Птицы (СИ) - Торин Владимир

Мистер Дрей ответил, пытаясь перекричать шум бури:

— Просто мерзкий урод, вот я и…

— Что ты наделал, Дрей?! — в холодной ярости спросил собеседник. И тут Финч понял, кто сейчас стоял по другую сторону двери. Это был Птицелов!

— Это всего лишь мерзкий урод, — продолжал оправдываться дядя Сергиус. — Какая разница?

— Что?! — яростно воскликнул Птицелов. — «Какая разница?!»

— Но, сэр, вы ведь говорили, что он вам нужен…

— Да! Живым! — проревел Птицелов, перекрывая даже рокот непогоды. — Какой от него теперь прок?! Бестолочь! Ты открыл дверь в ее комнате?

— Сэр, отмычки не помогли, — заунывно ответил мистер Дрей.

— Ты же утверждал, что все проверил…

— Проверил, сэр. Замок открывался. Но за дверью не оказалось прохода — только кирпичная стена.

— Ты — никчемность, Дрей! Весь план, такой сложный и выверенный, был воплощен лишь для того, чтобы дать тебе возможность сделать свое дело!

— Сэр, я… Не-ет, сэ-эр, я… ххр…

Раздались судорожные хрипы, как будто мистера Дрея душили.

— Замолкни, жалкое ничтожество, — продолжал Птицелов. — Ты все испортил. И ты за это ответишь…

Из комнаты послышался грохот, как будто кого-то швырнули на пол.

— Пощадите! Пощадите!..

Финч словно отмер. Он положил руку на ручку двери.

— Что ты… — начала Арабелла, но мальчик не слушал. Он повернул ручку и толкнул дверь.

Открывшаяся картина поражала. Окно было распахнуто настежь. Буря лезла в него, словно чудовище, проталкивая внутрь шевелящееся снежное щупальце. Огонь горел лишь в фонаре, который стоял на полу в центре комнаты. Внутри него медленно крутилась поворотная лампа, рассеивая волнами белый свет. Это походило на миниатюрный маяк.

На фоне окна застыл человек в цилиндре и в черном пальто с воротником из смоляных перьев. Он держал в поднятой руке трость с рукоятью в виде головы ворона. На полу у его ног лежал мистер Дрей, в чьих глазах застыл невероятный ужас. Пытаясь защититься, он выставил руку перед собой.

Птицелов обернулся на звук открывшейся двери.

На его глазах были защитные очки с выпуклыми стеклами, нижняя половина лица пряталась под туго намотанным шарфом — из-за этого его голос, видимо, и звучал так глухо.

И все равно Финч мгновенно узнал его.

— Дедушка? — ошеломленно проговорил мальчик.

Птицелов опустил трость, а затем опустил и шарф. Это действительно был дедушка, Корнелиус Фергин.

— Здравствуй, Финч, — сказал он обыденным тоном, словно встречал внука из школы.

Если бы кого-то столкнули с лестницы, при этом саданули по голове стопкой учебников, расквасили нос брошенным башмаком и еще при этом хлопнули ладонями по ушам, он бы даже близко не испытал того шока, который пришелся на долю Финча в тот момент.

Финч стоял и глядел на дедушку, который был одет в злодейское пальто, который едва не убил человека тростью прямо на его глазах, и не понимал. Не понимал, что думать, что чувствовать. Он дернулся и попытался сделать шаг.

— Советую тебе не подходить ближе, — сказал дедушка. — Здесь сильно дует. Еще простудишься…

Это не было заботой, слова дедушки прозвучали, как жестокая насмешка. Финч глядел на этого человека и не узнавал его. Незнакомец не сутулился, как дедушка, не хромал, как дедушка, руки у него не дрожали, как у дедушки. А выражение его лица… холодное, отстраненное, злое… Нет, Финч точно не знал этого человека.

— Я… э-э-э… ты не можешь… не можешь быть… — это все что он смог выдавить из себя.

— Может, и правда все-таки отсталый? — прищурившись, пробормотал дедушка, глядя на Финча.

Он засунул трость в петлю на поясе на манер шпаги, подхватил с пола фонарь-маяк и взялся за ручку чего-то, отдаленно напоминавшего зонт. Быстро поднял его над головой, резко раз за разом сжал кисть, запуская механизм. С шумом заработали винты, и Птицелов, бросив на прощание равнодушный взгляд, подошел к окну и дернул рычаг в стене, после чего одним движением вспрыгнул на подоконник и исчез в буре.

Штормовые ставни начали закрываться, отсекая снежное щупальце метели, словно медленно опускающимся ножом. Буря врезалась в них, она сопротивлялась и бесилась, но ей было не по силам преодолеть заслонку. В какой-то момент ставни опустились полностью, и грохот стал тише. В щели по краям ставен начал пробираться снег.

Арабелла бросилась к проему и быстро закрыла окно. Гул тут же стал едва различим, словно никакой бури только что в комнате не было. Хотя сугробы налетевшего снега свидетельствовали об обратном.

Сергиус Дрей не стал дожидаться, когда «племянница» зажжет свет. Он вскочил на ноги и бросился прочь из комнаты, отшвырнув по-прежнему стоявшего в оцепенении Финча в сторону. Судя по раздавшемуся через пару секунд грохоту захлопнутой двери, он выбежал и из квартиры тоже.

Арабелла подошла к столу, и в скупом свете, проникающем в комнату из коридора, нашарила лампу, спички и зажгла фитиль.

И тут дети заметили то, на что раньше не обращали внимания. На полу в снегу лежал развороченный сверток скомканных простыней, похожий всего лишь на очередной сугроб, а рядом с ним…

Арабелла в ужасе зажала рот руками. Она даже пошатнулась от увиденного. Финч же сперва даже не понял, что видит.

На полу рядом с простынями лежало крошечное белое тельце, свернувшееся калачиком и обнявшее тонкие коленки маленькими ручками. Голова с острым носом повисла набок. Хрупкая шейка была свернута, и из-под кожи уродливо торчал позвонок.

Финч непроизвольно раскрыл рот от охватившего его потрясения.

Сергиус Дрей… убил… младенца!

И тут откуда-то снизу раздался крик.

Пронзительный, полный боли и отчаяния, полный ненависти и непонимания, совершенно нечеловеческий крик мадам Клары Шпигельрабераух заполонил весь дом.

Глава 13. Дом затаившегося кошмара. Начало. ​

Это походило на самую настоящую трубу. Труба была проложена сквозь бурю и от земли ее отделяло никак не меньше семи этажей. Снег создавал ее своды, ее стены и днище, но метель никак не могла проникнуть внутрь.

В трубе стояла опустошающая мертвенная тишина, словно кругом не выл безумный ветер и снаружи не вились с грохотом снежные жгуты. Здесь было невероятно спокойно, будто бы даже умиротворяюще — как только привыкнешь, разумеется. Любое эхо умирало мгновенно, поэтому звук шагов звучал весьма странно, как, собственно, и голоса двух детей, мальчика с синими волосами и рыжеволосой девочки с двумя хвостиками.

Финч и Арабелла шли по этой трубе уже около двух с половиной вечностей. Дети уже так устали, словно отправились на прогулку, слегка зазевались и ненароком преодолели половину города. Тело Финча строило из себя плаксу и ныло, а Арабелла и вовсе спотыкалась через шаг, поэтому мальчику приходилось тянуть ее за руку, чтобы она не отставала. Им ни в коем случае нельзя было останавливаться — тоннель за их спинами постепенно таял, поглощенный бурей.

— Надо идти… быстрее… — выдавил Финч, оглянувшись. Буря сжирала трубу, и ломающийся снежный край от детей отделяло уже не больше тридцати футов.

— Я не могу! — всхлипнула Арабелла. — Меня уже тошнит от всего белого! У меня глаза болят! И ноги! Зачем мы только пошли?!

Хороший это был вопрос.

«Зачем мы только пошли?»

Когда дети только решились войти в трубу, они полагали, что в любой момент смогут присесть, передохнуть или вернуться обратно. И уж точно они не могли подумать, что путь окажется длиной чуть ли не в секстиллион проклятых миль.

— Мы идем уже целый секстиллион проклятых миль! — проныла Арабелла. Даже она не знала, сколько это — просто запомнила термин из конца учебника «Странные числа», и в ее личной метрической системе это приравнивалось к «ну очень много!»

Финч продолжал упорно идти вперед. Силы его и так были на исходе, и их совсем не оставалось ни для споров, ни для утешений. Но Арабелла, по-видимому, как-то умудрялась разграничить источники сил — для ходьбы и для упреков: