То «заика», то «золотуха» - AnaVi

хватает; как и закрытых глаз! Она — без сознания! Докуривает… Выбрасывает бычок в окно. Закрывает его… И выходит из комнаты, прикрывая и дверь. Не с первого раза! Как и дверь спальни родителей — затем: дрожа не только руками, но и телом; и слыша весь свой спуск же вниз — дрожание ручки двери и стук своих слёз по ней и полу. «Так» — тихо! Опускается на первый этаж и… Виток! Ужин в гостиной. При всех и… Со всеми же. Она же, девушка, на спинке дивана, свесив ноги — и вновь вперив взгляд в отца! Он — знает. Чувствует и ощущает. Но — не смотрит в ответ. Хватило! Правда, только и ещё больше раздражается. А спусковым — становятся игры его же ребёнка с едой. Взрывается и подрывается из-за стола… Кричит! Машет руками и… Топает ногами! Сбрасывает половину посуды и приборов — со стола. Малышка же в этом время — под столом. Как и взрослая… она же. И с закрытым ртом. Маленькая же — с ушами. А её уже медведь — с глазами. Они не могут — контактировать. Но ей «так» хочется — её обнять!.. Что и не сдерживается. И та — ощущает! Просит — показаться, обещая не рассказывать. И та — являет себя, не говоря о себе. «Ангел-хранитель?». «Скорее: «демон». Но — и не «для тебя»!.. Да и вовсе же — не «хранитель». Пойдём отсюда?». Виток! Старшая укладывает младшую спать… После чего первая и сама же, накрыв вторую почти до самых глаз и макушки, удаляется на кухню. Там же — уже праздник!.. Он. И ещё трое — его же собутыльники! Проходя мимо, специально задевает его боком, чтобы тот увидел ту же самую малышкину одежду, майку и шорты, только на размер поменьше и на теле же побольше, и садится на тумбу у плиты напротив, вновь свешивая ноги, а затем ещё и расставляя их пошире за спиной… у его же друга; и всё с той же — «почти ухмылкой». Правда, и теперь уже, «истерической»; как и «болезненной». Она — знает, что будет дальше. И он — знает! Сглатывает… А та уже — кивает в сторону «удалившегося в туалет»… того же самого «его же друга-собутыльника»! И срывается — за ним следом, застывая в дверях: когда отец же уже внутри — и с руками и ногами выпихивает «друга»… со спущенными штанами на ремне и до колен… из комнаты малышки! Затем — скидывая его с лестницы… А следом — «почти» и жену, что таки выбежала, придя более-менее уже в себя, из их комнаты «на шум»: ей тоже неприятно было «это всё его»: и как ушла туда, так и не выходила; и попала же вновь — под горячую руку! Благо и малышка же — не проснулась… в этот момент. Но проснулась — в следующий!.. Когда и после нескольких же фраз друг другу из разряда «Какого хуя ты позволила ему зайти — в её комнату?!», «А какого х… рена ты — позвал-привёл их в наш дом?!», «Забыла, как со мной нужно разговаривать, дрянь, м?», «Молчание», «Я задал — вопрос!..», «Обращаясь — с уважением и…», «Громче!», «…на «Вы»!», «Да!.. Горбатого — только могила исправит, верно? А ну-ка!.. Пойдём со мной» — он потащил её за шкирку вниз, крича, чтобы и: «Остальные — убирались!». А малышка — лишь успела окликнуть его, держа одеяло под горлом: «Папа!», «Я скоро вернусь, милая», «А мамочка?..», «Молчание» и… звериный оскал! После чего — дотащил её уже и за волосы до стеклянного стола в гостиной, когда она всё-таки вырвалась, не желая и дальше слушать о своём же от него «пособничестве этим мразям и подлоге собственной же дочери под них», продолжая стоять за и отстаивать себя же, как и парировать о таком же: кто-что — той отец и её же муж, что таскает сам их сюда, при этом и сам же ещё всегда бухой, перегаром дышит на них; рано или поздно — что-то «подобное» должно было случиться и ладно, что и он же сам «этого» ещё не сделал; хотя — «мог» и без «не»! Он же, поражённый не только своей «виной», но и её «предъявой», замахивается на «тварь, что не может вовремя заткнуться, если уж и никогда не открывать свой поганый рот» — и бьёт наотмашь. Она — падает… и разбивает собой стол: один из осколков которого — пробивает её грудную клетку и, попадая точно в сердце, торчит и зияет в тёмно-бордовой дыре; пока она же сама — дёргается, задыхаясь, и булькает ей: ало-малиновой кровью, растекающейся изо рта и стекающей по горлу! Девушка же всё это время стоит поодаль на лестнице — и смотрит на это, повторяя мантру «Не должна вмешиваться! Не должна…», уже даже подняв и спустив за собой же саму малышку: что не видит всё это, будучи почти сразу же отвёрнутой и спрятанной за спину старшей, но, уже услышав, знает… и плачет. Тихо так. Беззвучно! Так же — её учили. «Если слабость — то тихая». И она сама — должна быть тихой. Ходить — на носочках. Ползать — на коленях, прося прощения… И «заслуженно» падать, роняя стулья, раз ей не понравилась — его стряпня… Но — молча! И плакать — так же: в себе. Или снаружи, но — тихо; и лишь — в подушку или в ванной. Туалете… Отец — видит это. Видит — старшую. За ней — и младшую. Видит — жену!.. Утирает слюни, крокодильи слёзы и… вновь говорит о том, что «Всё будет — хорошо», утаскивая мать и так же всё за волосы — на задний двор, оставляя кровавый след… к сараю. Берёт там лопату… Девушка же с мыслью «Да и кого я, к чёрту, и в этот же раз — вновь обманываю!..», нарушая правила и готовая понести очередное же «недолгое» наказание в виде такого же отстранения от «пытки», но и всё ещё уверенная, что с ней и в тот же момент был тогда именно «хранитель», что и поступил же точно так же, не хуже, чем и в «Гарри Поттер и узник Азкабана», хватает малышку с предусмотрительно перед этим закрытыми глазами за руку и, срываясь на бег, тащит её за собой к соседям: начиная постепенно тоньшать и пропадать!.. Пока отец — откапывает яму. А и затем — закапывает тело… Вместе — они обегают