Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев

Едва она уехала, как за столом загомонили — словно бы плотину прорвало, — собравшиеся, чувствовавшие себя стесненно, оживились, послышались громкие голоса Распутина и Мудролюбова — человека, который никогда к Распутину не был близок, но тем не менее на званый завтрак явился (явился — не запылился), звяканье стекла, смех, умилённые слова о том, что Россию, погрязшую в грехах, может спасти только «святой человек» Григорий Ефимов Распутин, по «пачпорту» Новых, и больше никто.

Распутин пил за завтраком много, но не пьянел. Долго не пьянел. Пил Распутин и после завтрака, когда к нему потоком пошли посетители, все с подарками. Чего в распутинскую квартиру только не несли! Филёры отметили, что среди подарков были «серебряные и золотые вещи, ковры, целые гарнитуры мебели, картины, деньги», — была собрана настоящая гора подарков.

С каждым, кто приходил в дом и приносил подарок, Распутин старался выпить и в конце концов, как он ни держался, здорово набрался. Так набрался, что его перестали держать ноги.

Распутина пришлось унести в спальню — это сделали два филёра, Терентьев и Секридов, — там положили «старца» на кровать. Распутин застонал сладко, пьяно и, как был в одежде, в сапогах, собранных модной гармошкой, пахнущих дёгтем, вытащил из-под одеяла чистую, накрахмаленную Дуняшкой простыню, накрылся ею с головой и уснул.

Спал он недолго, минут через пятнадцать поднялся, протёр кулаком глаза, поплевав на пальцы, расправил брови и снова вышел к людям. Был он трезв как стёклышко.

В прихожей, на большом серебряном подносе, тоже принесённом в подарок, лежал ворох телеграмм, красочных поздравительных открыток, карточек. Распутин, зевнув и похлопав себя по рту ладонью, взял несколько, вяло шевеля губами, прочитал пару фамилий людей, подписавших телеграммы, бросил назад, в ворох, потом взял в руки открытку — небольшую, с серебряным обрезом, невесть чем его привлёкшую, покрутил её перед носом, понюхал, затем прочитал фамилию под казённым, отпечатанным в типографии текстом. Оживился. Подозвал к себе старшего филёра Секридова, показал ему открытку:

   — А эта мадам давно ушла?

   — Какая?

   — На, понюхай! — Распутин ткнул ему под нос открытку.

   — Не могу припомнить. — Секридов огорчённо приподнял плечи: если бы он знал, то вообще задержал бы мадам... Но поди сейчас вспомни, какая из женщин принесла эту открытку, какой подарок сунула в гору золота и серебра и вообще как она выглядела. — Не могу припомнить... Их тут столько было!

   — Даю ещё раз понюхать! Вот так она пахла, вот так, — Распутин сунул открытку под нос филёру, тот принюхался получше, закрыл глаза, что-то соображая, пропуская через себя нежный дух, чихнул:

   — Вспомнил, Григорий Ефимович! Минут двадцать, как отбыла. Вы тогда почивали.

   — Дур-рак, а чего не задержал?

   — Да знать бы... Я бы задержал.

   — Ух, какая женщина! — не удержавшись, восхищённо пробормотал Распутин, сунул открытку в карман.

Это было поздравление от Ольги Николаевны Батищевой. Народу в прихожей было мало, в помещении витал запах хорошего табака, французского одеколона и брюссельской воды, кожи, пудры. Распутин восхищённо покрутил головой и спросил у филёров:

   — А чего ж народу так мало?

   — Да всё время народ толокся, сейчас только разредился, — Секридов подумал, а не назвать ли Распутина вашим превосходительством? Как генерала? С завистью покосился на пышную аппетитную Дуняшку: достанутся же кому-то эти окорока! — Всё время был народ. Счас ещё прибудет.

   — Ладно, — махнул рукой Распутин, — действительно, сейчас набегут ещё. Вона, уже пришли!3— Он вытянул шею в выжидательной стойке, Секридов последовал ему примеру, заморгал недоумённо: чего же это его обманывает «старец»? Никого!

Но через минуту заскрипел, заскрежетал старыми проржавелыми внутренностями электрический звонок, прикреплённый к толстой дубовой притолоке.

Филёр удивился — ну и нюх у «старца»! Распутин толкнул его локтем:

   — Иди открывай!

Через двадцать минут распутинская квартира вновь была полна. Именинник гордо расхаживал по ней со стаканом мадеры в руках. Часа в четыре дня он снова изрядно набрался. Позвал к себе Секридова:

   — Слушай, мужик, вот тебе деньги, — Распутин достал из кармана новенькую, арбузно хрустящую «красненькую» — червонец, сунул старшему филёру в нагрудный карман пиджака, — поезжай к этой вот мамзели, — он извлёк из брюк поздравительную открытку Ольги Николаевны, покрутил ею перед лицом филёра, — и привези её сюда.

   — А если она не поедет?

   — Уговори и привези. Язык-то у тебя есть?

   — Легко сказать: уговори! Дамочка, так пахнущая, — Секридов затрепетавшими ноздрями втянул в себя дух, идущий от поздравительной карточки, — очень капризная.

   — Откуда знаешь? — удивлённо спросил Распутин.

   — А собственный опыт на что? А наблюдательность?

   — Скажи, что я очень прошу её приехать.

   — Попробую.

   — И пробовать нечего, у тебя, филёр, всё получится, — убеждённо произнёс Распутин, — по твоему внешнему виду вижу. Езжай!

Старший филёр Секридов оказался умницей, недаром он понравился Распутину — уж больно смышлёную морду имел парень, — он привёз на автомобиле Ольгу Николаевну Батищеву, ввёл её в квартиру, где шло гулянье, и Распутин, картинно плюхнувшись перед Ольгой Николаевной на колени, пополз к ней со стаканом мадеры, умилённо хлюпая носом:

   — Ольга Николаевна, голубушка... Как я рад вас видеть, как рад...

По лицу Ольги Николаевны пробежала тень, уголки рта дёрнулись. Распутин этого не заметил, подполз к ней, поцеловал уголок платья. Все, кто находился в квартире «старца», удивились: обычно дамы целовали Распутину штаны, обнимали его сапоги, сладостно вдыхая крепкий дух дёгтя, прикладывались к руке, охотно падали перед ним на колени, а тут было всё наоборот. Распутин поцеловал подол платья Ольги Николаевны ещё раз, умилённо растёр по щеке выкатившуюся тёплую слезу. Нет, видать, в мире не всё ещё встало с ног на голову, не всё перевернулось...

   — Я рад, я так рад вас видеть, — Распутин с трудом поднялся на ноги, пьяно пошатнулся — стены, обитые тканью, украшенной незатейливым рисунком (ткань была новая, ещё не успела пропитаться духом разгула), поплыли перед ним куда-то вниз и в сторону, вино выплеснулось из стакана на пол, Распутин покрутил головой неверяще, но на ногах устоял, выкрикнул по-гусарски зычно: — Арон, шампанского Ольге Николаевне!

Симанович подал даме бокал шампанского, сказал ей, лоснясь вспотевшим лицом:

   — Выпейте! Григорий Ефимович будет очень рад!