Паутина удачи - Оксана Демченко

Он поплотнее укутался в мех, повозился, усаживаясь. Рядом положили девочку, по-прежнему бледную до синевы. Пацан сморщил нос, пошевелил губами. Глянул в оконце, потом на нас поочередно. Выбор имени оказался делом непростым. Он явно подходил к этому занятию ответственно. Наконец решился и кивнул. Нагнувшись, осторожно погладил щеку девочки своей ладонью, наспех перевязанной платком.

– Раз выжили, значит, теперь она и есть Надежда. Вот так я думаю. – Ромка помолчал, толкнул девочку в плечо, снова погладил по щеке: – Надежда. Надя то есть. Давай, очухиваться пора. Извела ты меня нытьем, а без него еще жутче. Надя! Надька!

Шофер шептал и водил руками, я вцепилась в ледяную ладошку и тянула всей душой и удачей, старалась, словно болото было настоящее, а не только в моем воображении. Василий сопел носом и вздыхал, ужасаясь тому, что он, могучий, не может помочь. Евсей Оттович вспорол голенища, снял с девочки тонкие, не по сезону, сапожки, стал растирать ноги, кутая их своей шубой. Полицейские приволокли грелку, наспех сделанную из бутылки. Ромка уже кричал в голос, хрипел и кашлял, шмыгал носом все чаще… А потом мы сразу стихли и замерли. Это было так невероятно хорошо: девочка открыла глаза. Мы в общем-то уже и не надеялись, мы просто не желали поверить в худшее, очевидное. И вот жива она, наша Надежда. Синяя, холодная, тощая, перепуганная, слабенькая, едва способная пару раз судорожно вдохнуть, разлепить веки, блеснув на миг щелью белков, чтобы снова погрузиться в небытие. Но теперь-то мы ее не отпустим!

Ромка рассмеялся, слабенько, но очень по-свойски стукнул меня кулаком в бок. Счастливо шмыгнул носом еще раз – и затих, потерял сознание. Василий плотнее укутал детей в тулуп, устроил на свободном заднем сплошном диване, стал обстоятельно укладывать в ноги новые грелки, переданные полицейскими.

Я сидела и ощущала, как согревается душа. Как окончательно покидает ее холод, донимавший с того самого момента, как я услышала крик. Нет смысла сомневаться, их гибель что-то меняла в мире для меня. Отнимала частицу души, обескровливала и сжигала мою жизнь и мой дар. Поганила окружающий лес, даже влияла на течение силы по рельсам. Угроза миновала. И покой возвращался очень быстро. Исчезали островки тьмы в оврагах, не ощущалась более мрачность на поляне. Даже облака сбились вбок, к древесным кронам, очищая небо и давая место нескольким звездочкам. Я вспомнила про Хромова, жизнь которого, возможно, под угрозой, он один и далеко. От души пожелала ему удачи. Рельсы близко, ночь светла, снег таинственно искрится, звездочки празднично мигают, радость греет. Могу изливать свет, не прилагая усилий.

Скрип снега мы разобрали все – практически одновременно. От опушки приближался отец, тащил на плече нечто большое и темное. Следом двигался, настороженно озираясь, его спутник. Подошли, встали в свете фар. Папа брезгливо стряхнул с плеча тело. Я как-то сразу сообразила: именно тело. И точно – того самого пассажира чужой машины. Жалеть его не было ни сил, ни настроения.

Карл фон Гесс прошел к двери, нырнул в салон, предоставив полицейским осмотр тела и иные заботы, предписанные их службой. Его спутник тоже устроился в тепле, сразу нашел взглядом детей и переместился к ним, надеясь помочь в лечении.

– Новое правило надо ввести, – виновато поморщился отец, не глядя на Евсея Оттовича. – Всякому дознавателю по этим делам выдавать блокираторы магии. Мы его взяли живым, но при первой же попытке заговорить он умер. Разрыв сердца, это не лечится. Практически как случай с джинном: защита от утечки сведений.

– Смотреть детей будешь? – уточнил Евсей Оттович.

– Твой Петров не такой уж плохой врач, – покачал головой отец. – Сейчас им нужен отдых. Утром передам их на попечение Ленке. Она, знаешь ли, выхаживает лучше всякого мага, в ней тепла много. Что могу сказать… Их то ли ждала, то ли страховала моторная дрезина. Еще добавлю. Было две волны. Ренка, как я понимаю, по машине врезала, а вот на дрезине запасная «пятнашка» сработала по невезению, присланному из дворца. Так что искать нам здесь больше нечего и некого.

– Ясно, – кивнул Корш. – Отвезу вас домой и стану собираться к Диване с докладом. И думать, что следует говорить во дворце. Как бы автомобильный пробег не сорвался. Потапыч расстроится. Спасибо, Карл, твоя дочка меня охраняла усердно, серьезный она у тебя человек.

Приятно… Я сперва возгордилась, но потом сразу опомнилась, отпустила наконец-то руку Корша и забилась в уголок. После холода чужой беды, после всех впечатлений этой ночи меня неодолимо сборола усталость. И я заснула. Как мы ехали обратно, как я попала домой и кто хлопотал, переодевая меня, не знаю.

Сразу наступило утро. Солнечное, золотое, сияющее. Рядом сидела Екатерина Федоровна, я опознала ее присутствие еще в полудреме, по тихому напеву. Она часто мурлыкает под нос мелодии.

– Доброе утро, тетя Катя, – назвала я ее по-домашнему, она очень это любит.

– Здравствуй, душечка, – отозвалась она. – Здорова ли? Мама твоя велела сидеть тут всем по очереди, караулить твой покой. И мы исполняем. Она, боже мой, сегодня исключительно строга. Объявила Евсею Оттовичу, что вчера у вас в семье родилась тройня, что детей никуда увозить нельзя. Под козырек взял и убежал документы выправлять.

– А шумит кто? – зевнула я.

Глупый вопрос, только со сна такой и можно задать. По дрожи окон понятно: Потапыч ревет медведем. И точно, пока я пила травы на меду, Екатерина Федоровна пояснила. За Ромку, уже очнувшегося, и Надю, еще бессознательную, воюют мои родители – и Сам с супругой. У Потапыча и Фредди целый пустой особняк, шутка ли! Все их дети взрослые, скучно…

– Отпусти меня, Реночка, – умоляюще сложила руки Екатерина Федоровна. – Они ведь меры не ведают. Твоей маме решительно нельзя расстраиваться, а ну как забудут да огорчат?

– Конечно, идите, я еще чуть-чуть полежу, тетя Катя…

– Сёмочка посидит, – кивнула она, не слушая моих слов.

Екатерина Федоровна торопливо вышла и застучала каблучками по коридору в сторону кабинета, да так сосредоточенно, быстро. Дверь скрипнула и впустила Хромова. Я глянула на него – и охнула. Синяк вполлица… Губа опухла, улыбается криво, но победно.

– Сёма, как же так? – поразилась я. – Я же тебе удачу отправляла, старалась. И не подействовало.

– Наоборот, – подмигнул он полуприкрытым, заплывшим глазом. – Слушай, птица, ты молодец, а я – тем более. Я живой молодец!

Он приложил к щеке холодный компресс. Сел и стал рассказывать, как шел домой, было поздно и скользко, он упал и расшиб колено. Потом долго счищал снег с пальто, снова шел. В подворотне его попытались обобрать два тощих, явно провинциальных грабителя. Небывалое дело при его-то неброской одежде. Отбился, только полу пальто пропороли и синяк поставили. Зато он погнался и одного поймал, повел сдавать в полицию. По дороге разговорился, выслушал историю скитаний мужиков, не нашедших работы, пожалел дурака и отпустил, да еще отдал три рубля и посоветовал, куда обратиться, чтобы место найти, хоть на первое время. Потом снова пошел домой и едва не попал под санки извозчика: лошадь понесла. Синяк увеличился, извозчик перепугался и, не слушая ничего, поволок к врачу…