Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник) - Роберт Хайнлайн

— Ну, кто там? Отвечайте, отвечайте! — сиплым басом взревел репродуктор.

Пришелец осторожно опустил мяч на пол и обеими руками стянул с себя безобразную личину. Под маской обнаружился обыкновенный мальчишка.

— Это я, док, Джим Марло, — ответил он.

— Ну так заходи. Нечего стоять и ногти грызть.

— Иду.

— Когда давление в прихожей сравнялось с давлением в доме, внутренняя дверь автоматически открылась. Джим сказал:

— Пошли, Виллис, — и прошел внутрь.

Мяч выпустил снизу три отростка и последовал за мальчиком — непонятно было, идет он или катится, больше всего его походка напоминала движение бочонка, который кантуют на днище. Они прошли по коридору в большую комнату, занимавшую половину всего круглого дома. Доктор Макрей, не вставая, приветствовал их.

— Здорово, Джим. Разоблачайся. Кофе на скамейке. Здорово, Виллис. — Доктор вернулся к работе, он перевязывал руку мальчику, ровеснику Джима.

— Спасибо, док. А, Фрэнсис, привет. Ты чего тут?

— Привет, Джим. Я убил водоискалку, да только палец о шип наколол.

— Прекрати ерзать! — скомандовал доктор.

— Щиплется, — пожаловался Фрэнсис.

— Так и надо.

— Как это тебя угораздило? — не успокаивался Джим. — Ты что ж, не знаешь, что их нельзя трогать? Спалил сразу — и все тут.

Он расстегнул «молнию» скафандра, стянул его и повесил на вешалку у дверей. Там уже висел скафандр Фрэнсиса с маской, имитирующей боевую раскраску индейского воина, и скафандр доктора с маской без орнамента. Теперь Джим остался в модных на Марсе комнатных ярко-красных шортах.

— Я и спалил, — объяснил Фрэнсис, — но она зашевелилась, когда я ее тронул. Я хотел отрезать хвост, сделать бусы.

— Значит, плохо спалил. Может, в ней полно яиц осталось. А для кого бусы?

— Не твое дело. А яички я сразу выжег. За кого ты меня принимаешь? За туриста?

— Да как тебе сказать. Ты же знаешь, эти твари подыхают только на закате.

— Не говори глупостей, Джим, — сказал доктор. — Теперь, Фрэнсис, я тебе сделаю укол антитоксина. Толку от него никакого, зато твоя мама успокоится. Завтра палец у тебя вздуется, как обожравшийся щенок, принесешь его сюда, и я его вскрою.

— Палец придется отрезать? — спросил мальчик.

— Нет. Просто какое-то время будешь чесаться левой рукой. А тебя, Джим, что сюда привело? Живот заболел?

— Нет, доктор, я из-за Виллиса.

— Из-за Виллиса? Вид у него как будто бодрый.

Доктор посмотрел вниз, на Виллиса, который смотрел, как Фрэнсису перевязывают палец: он высунул еще три отростка — глазных. Отростки торчали, как большие пальцы рук, образуя равнобедренный треугольник, и на каждом углу сидел глаз, до того похожий на человеческий, что становилось не по себе. Виллис медленно развернулся на трех ножках, чтобы как следует обозреть доктора.

— Налей-ка мне чашку явы, Джим, — распорядился доктор, нагибаясь и складывая руки ковшиком. — Ну-ка, Виллис, оп-ля!

Виллис подпрыгнул и влетел прямо в руки доктору, убрав при этом все свои выступы. Доктор положил его на смотровой стол. Виллис снова выставил ножки и глазки, и они принялись разглядывать друг друга.

Доктор видел перед собой мячик, покрытый густой короткой шерстью, как стриженая овца, и не имеющий никаких отличительных черт, кроме ножных и глазных отростков. Виллис видел перед собой пожилого землянина с длинными курчавыми седовато-белыми волосами, одетого в белоснежную рубашку и шорты. Виллису очень нравилось смотреть на него.

— Как ты себя чувствуешь, Виллис? — спросил доктор. — Хорошо? Или плохо?

На самой макушке Виллиса между глаз появилась ямочка, а в ней прорезалась дырочка.

— Виллис хорошо! — сказал он. Голос у него был точь-в-точь как у Джима.

— Хорошо, говоришь? — переспросил доктор. — Джим, помой чашки и на этот раз простерилизуй. Мы ведь не хотим подцепить какую-нибудь заразу, верно?

— О'кей, док, — согласился Джим и спросил у Фрэнсиса: — Ты будешь кофе?

— Конечно. Слабый, и побольше молока.

Джим нырнул в лабораторную раковину и выудил оттуда еще одну чашку. В раковине было полно грязной посуды. Рядом на бунзеновской горелке потихоньку кипел большой кофейник.

Джим тщательно вымыл три чашки, пропустил их через стерилизатор и налил всем кофе.

— Джим, этот гражданин говорит, что он в порядке, — сказал доктор Макрей, беря чашку. — Что с ним такое?

— Да, знаю, он все время говорит, что у него все нормально, но это не так. Вы бы не могли осмотреть его, док?

— Осмотреть? Каким образом, мальчик? Я не могу даже измерить ему температуру, потому что не знаю, какая температура у него нормальная. В его биохимии я смыслю столько же, сколько свинья в апельсинах. Ты хочешь, чтобы я вскрыл его и посмотрел, почему он тикает?

Виллис тут же убрал свои отростки и сделался гладким, как бильярдный шар.

— Ну вот, вы его напугали, — с укором сказал Джим.

— Прошу прощения. — Доктор протянул руку и потрепал Виллиса по меховой шерстке. — Виллис хороший, Виллис славный. Никто не обидит Виллиса. Ну давай, малыш, вылезай.

Виллис приоткрыл голосовой сфинктер.

— Не обижать Виллис? — недоверчиво спросил он голосом Джима.

— Не обижать Виллис. Обещаю.

— Не резать Виллис?

— Не резать Виллис. Никогда.

Медленно появились глаза, и Виллис приобрел выражение настороженного внимания (он прекрасно обходился без лица).

— Вот так-то лучше, — одобрил доктор. — Ближе к делу, Джим. Почему тебе кажется, что с ним что-то не так, если мы с ним думаем иначе?

— Да потому что он так себя ведет, док. Дома-то все хорошо, а вот когда выходит… Раньше он со мной всюду ходил, скакал и везде совал свой нос…

— У него нет носа, — заметил Фрэнсис.

— Пять с плюсом. А теперь, когда я его беру погулять, он сворачивается в клубочек, и ничего от него не добьешься. Если он не болен, почему он так делает?

— Начинаю соображать, — сказал доктор. — Он у тебя сколько времени живет?

Джим задумался, перебирая в памяти двадцать четыре месяца марсианского года.

— Где-то с конца зевса, почти с ноября.

— А теперь конец марта, почти церера[61], лето кончилось. Тебе это ни о чем не говорит?

— Да нет.

— Что ж он, по-твоему, по снегу должен скакать? Мы уезжаем, когда приходят холода, а он здесь живет.

— Вы думаете, это он впадает в спячку? — раскрыл рот Джим.

— А что ж еще? Предки Виллиса много миллионов лет приспосабливались к смене времен года, не может же он так сразу от этого отказаться.

Джим забеспокоился.