Блистательные годы. Гран-Канария - Арчибальд Джозеф Кронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так, сейчас отыщем пару полотенец, – тараторила она. – Погоди секундочку, где-то тут они у меня лежали, прямо под рукой. Куда я их засунула? Были же вот в этом ящике. Когда надо, ничего не найти. Ладно, раздобуду в два счета. Тебе надо принять ванну с горчицей, как пить дать. Но сначала я найду полотенца. А потом, когда дрожь отпустит, я тебя так разотру, что ты у меня заблестишь. Чтоб мне провалиться, в голове не укладывается, зачем ты бродила по улицам в такой ливень – все равно что в чертовой бухте плавала.
Но Сьюзен была не в том настроении, чтобы слушать умиротворяющие речи. Она напряженно ждала. В тот момент, когда хозяйка дома повернулась, гостья подалась вперед и посмотрела ей прямо в лицо.
– Где мой брат? – спросила она тихо, но тон выдавал смятение и нетерпение.
Мамаша Хемингуэй прикинулась, что страшно занята полотенцами, разворачивая и встряхивая их с безграничной сосредоточенностью.
– Брат?! – воскликнула она, словно вопрос несказанно удивил ее. – Ты про малыша Роберта толкуешь, что ли? Да ну тебя, откуда мне знать, где он? Я ему не нянька, утеночек. Проклятье, вовсе нет. К тому же сначала надо позаботиться о тебе. Вот погоди, высушим тебя, глотнешь чего-нибудь согревающего, тогда и поговорим о твоем братце, успокоим твое сердечко.
Сьюзен не пошевелилась.
– Я не могу ждать. Я хочу знать: он здесь?
Хемингуэй помолчала. В ее глазках-бусинках, всегда сверкающих злобой на все мироздание, промелькнула редкая искра смущения. Внезапно, решившись на ложь во спасение, она пожала плечами.
– Нет, – ответила она, – его здесь нет. И с чего бы ему тут ошиваться? Господом богом клянусь тебе, нет его.
– Я вам не верю, – мгновенно откликнулась Сьюзен. У нее застучали зубы, губы посинели от холода и страха. Она потянулась к собеседнице через стол. – Скажите мне… – Ее голос сорвался. – Только честно… вы должны мне сказать, находится ли он в этом доме.
– Нет! – вскричала Хемингуэй, яростно выпятив бюст. – Его тут нет. Как ты смеешь говорить мне прямо в лицо, что я врунья? Повторяю: его просто-напросто здесь нет. Я же побожилась. И хватит об этом.
А потом открылась дверь и в комнату вошел Роберт.
Пала мертвая тишина, нарушаемая лишь барабанной дробью дождя и ревом реки. Роберт выглядел потерянным, как человек, который колеблется между двумя незнакомыми прежде крайностями: ликованием и отчаянием – и, судя по согбенной фигуре и шаткой походке, достиг самого дна. Он забрел в эту комнату без всякой цели. Он хотел кому-то кое-что показать, так ведь? Что-то кому-то показать… Ну же!..
Роберт поднял голову и увидел Сьюзен. Секунд на пять ошеломленно замер, а потом с его губ сорвался вскрик, похожий на блеяние овцы. Он ничего не сказал, но его лицо было выразительнее любых слов – его исказило нелепое смятение, и это зрелище было крайне неприятным. Сестра и брат молча смотрели друг на друга. Наконец он отвел глаза, угрюмо съежившись.
Сьюзен издала долгий-долгий вздох и прошептала:
– Роберт…
Она перестала дрожать, ибо окаменела от потрясения. Больше она не могла произнести ни слова.
Роберт рухнул на стул.
– Что тебе нужно? – спросил он досадливо, едва ворочая языком. – Зачем явилась? Что ты здесь делаешь?
Она придушенно всхлипнула:
– О Робби, я пришла за тобой… честное слово… я пришла, чтобы увести тебя отсюда.
Он уставился в стену напротив. Остатки алкоголя еще бродили в его крови.
– А! Для этого, да? Чтобы увести меня? И как ты думаешь, куда мы отсюда пойдем? – Он произнес это таким тоном, что Сьюзен едва не застонала.
– Куда угодно, – выдохнула она, – лишь бы уйти отсюда. Куда угодно, лишь бы вместе, Робби.
Мамаша Хемингуэй слушала этот диалог с плохо скрываемым нетерпением, а потом на смену ее не пригодившемуся добросердечию пришло раздражение.
– И то правда! – визгливо завопила она, обращаясь к Сьюзен. – Забирай его, уведи из моего дома, а то, бог мне судья, меня уже воротит от одного его вида. То весь из себя игрун-шалун, а через секунду наяривает псалмы. То хохочет-заливается над всем подряд, как припадочный, а через секунду: завесьте зеркала, Уилли помер! Чтоб ты провалился! Уж я-то повидала мужчин, ко всему привыкла, но к таким непропеченным фисгармонщикам ни в жисть не привыкну. Я почему его раньше не вытурила? Пыталась вколотить в него хоть каплю мужества. Но с этой вошью ползучей только время на ветер, помоги мне нечистый. Забирай его, я тебе говорю, и скатертью дорога!
Роберт содрогнулся и застонал. Его вышвыривают – его преподобие Трантера вышвыривают из этой… этой клоаки!
– Ты от меня не избавишься! – Он попытался оскалиться, но не смог – слишком обмякли лицевые мышцы.
– Ты как гвоздь в моей чертовой башке, петушок!
– Эй!
Сьюзен в волнении встала и шагнула к брату.
– Ох, Робби, пойдем, – взмолилась она дрожащими губами. – Пойдем домой. Уйдем отсюда. Давай снова будем вместе. Вставай, мой дорогой. Лишь ты и я… честное слово, это будет прекрасно… если ты сейчас отправишься со мной.
Он отшатнулся от ее протянутой руки. Последний выпитый бокал благородно оказал Роберту поддержку, когда тому захотелось поплакать от жалости к себе: ведь он подвергся такому унижению! От него хотят избавиться! От него? Преподобного Р. Трантера? О боже, это уже слишком… И он разразился бурными рыданиями.
– Оставь меня в покое! – неожиданно взревел он. – Если я стал неприкасаемым, не надо ко мне прикасаться.
– Заткнись уже наконец, – буркнула мамаша Хемингуэй, с презрением отворачиваясь. – «„Ах, поздно, поздно“, – крикнул кэп и уронил слезу». Давай вытри нос и проваливай, дурак чертов!
Что?! Она выставляет его дураком? Жалкая коротышка. Господь мой Иисус! Он ей покажет. Он им обеим покажет. Всем! Разве он не мужчина? У него заходили желваки. Он подскочил, с грохотом уронив стул. Слегка покачнулся. Грудь его бурно вздымалась. Сладчайшее чувство осенило его, словно новое миропомазание. Он сглотнул и завопил:
– Может, я уйду! Может, я не буду больше тебя беспокоить! Я отрекся от своего Бога, да? Я опустился до свинского состояния? Ага! Это все, что вы знаете. А вы знаете, в чем смысл искупления? А вы знаете, в чем смысл самопожертвования? – Последнее слово вырвалось из него, как заряд из пушки, и Роберт снова покачнулся. Кажется, он был пьянее, чем предполагал. И, Боже, разве он им не показал наконец? Великая, о да, благородная идея заставила его раздуться от гордости. Он им покажет, что
