Памятные записки (сборник) - Давид Самойлов

Наконец, третий существенный недостаток обоих авторов – в отсутствии у них подлинно исторического взгляда на явления, а попытка оценивать историю с точки зрения «хорошо» или «плохо», то есть с точки зрения не законов ее развития, часто нам непонятных и непостижимых для нас, а с точки зрения внешних моральных категорий… Всегда надо думать о том, кому «хорошо», кому «плохо». И как понимать это «хорошо» или «плохо»? К примеру, нашествие варваров на Рим было плохо, но то, что после разрушения Римской цивилизации варвары, воспринявшие ее, создали современную европейскую культуру – это хорошо. Значит, может быть, нашествие варваров было хорошо. Да и погиб ли Рим от нашествия варваров? Скорее всего от своих внутренних противоречий, от своей внутренней слабости, и вот из этих внутренних законов истории и следует судить любое событие и любую идеологию.

«Хорошо» или «плохо», можно, видимо, определить на следующем, более высоком этапе мышления, когда речь идет о цели существования человечества, о целях мироздания… Но в данном вопросе нам достаточно того этажа, с которого мы собираемся рассуждать.

В Астафьеве сильна боль за Россию, естественно, она должна вызывать сочувствие даже у его яростного оппонента. Эта боль искренняя, и боль, требующая выхода. Астафьевское ребяческое, неисторическое, непосредственное мышление хочет искать причин боли вовне: в бедах России, считает Астафьев, виноваты инородцы и интеллигенты.

Эйдельман яростно защищает инородцев и интеллигентов. Он описывает беды инородцев, которые они потерпели от России, и ссылается на высказывания Пушкина и Герцена, забыв, что те выступали со своими высказываниями в другое время, когда проблема инородцев стояла в России иначе, поэтому они вовсе не применимы в наше время. Общие принципы хороши тем, что они применимы к разным обстоятельствам. Великие истины конкретны в любых обстоятельствах, а то, что они конкретны, – не великая истина. Вопрос об инородцах не может быть решен в общем виде. Инородцы так же вредили России, как и оказывали ей пользу, а с другой стороны, и Россия так же вредила инородцам, как и оказывала им пользу.

Дело в том, что Россия формировалась как империя, в ней формировалось имперское сознание, а империя предполагает сосуществование инородцев с основной нацией и постоянное взаимодействие, ассимиляцию и т. д. В этническом составе России довольно силен инородческий элемент, так что говорить о чистоте расы не приходится, Урал, Сибирь перемешаны с инородцами. Ассимиляция инородцев происходила по нескольким путям: путем скрещивания, путем религиозного приобщения к православию, как, например, исчезло целое мордовское племя тюрюхан в конце прошлого века – просто, приняв православие, они ассимилировались, – наконец, культурная ассимиляция других народов.

В системе взаимодействия разных наций в пору формирования России можно отметить разные периоды. Например, татары были захватчиками во время татаро-монгольского ига, то есть отрицательным фактором, они наносили вред России, а потом, после покорения Астрахани, Казани, Россия стала наносить вред татарам. Крымские татары приносили вред России в пору Крымского ханства, а потом Россия нанесла им вред, вернее, империя нанесла им вред, когда их выслали в пору войны. От литовцев страдала Россия в свое время, от ее претензий на западные области России, – а потом Литва стала страдать от России. Немцы приносили пользу России в петровскую пору – и стали приносить вред в пору засилья немецкого первой трети XIX века в русской бюрократии. Евреи страдали от России в пору черты оседлости, а Россия пострадала от евреев в 20—30-е годы, когда они участвовали в расстрелах гражданской войны, в истреблении социальных прослоек, в раскулачивании.

Взаимоотношения наций внутри империи всегда сложны, неоднозначны и не могут сводиться к понятиям «всегда вредно» и «всегда полезно», а кроме того, нация, поскольку мы отвергли с самого начала коллективную ответственность, не может отвечать за свои исторические деяния на протяжении всей истории своего существования. Не может поколение татар, живущее сейчас, отвечать за татарское иго. Оба автора, и Эйдельман и Астафьев, высказывают отрицательные программы, что плохо, причем они не согласны друг с другом, не формулируя программы положительные. Впрочем, из отрицательной программы можно всегда извлечь и нечто положительное.

Скорее всего положительная программа Астафьева напоминает программу Солженицына. Не думаю, чтобы он, как человек воевавший и как человек русский, предполагал бы геноцид, истребление инородцев, – ну хотя бы даже одних только евреев. Не думаю. Он хотел бы изоляции. Мы не вмешиваемся в ваши дела, а вы не вмешивайтесь в наши. Ну что же, такая программа предполагает изоляцию русской части империи, то есть России, то есть русских, от других ее частей, от других ее наций, и жизнь в своем коллективе, в котором, возможно, будут исправлены ошибки и возрождена духовная сила нации, сохранен ее моральный потенциал и достигнуто некое социальное счастье. Посмотрим, как же это может происходить. Если освободить Россию от инородцев, то надо инородцев освободить от России, то есть отсечь от нее Среднюю Азию, Закавказье, Молдавию, Украину, Белоруссию, Прибалтику, наконец, Якутию, Чукотку, Камчатку, Бурятию, – а как же быть с приволжскими народами: с чувашами, марийцами, удмуртами, татарами? Их тоже выделить? Какая же это получается Россия? Странная, продолговатая, узкая… Собственно говоря, получается Россия, которая не способна защищаться; Россия, которая всегда может быть подвергнута набегу, в которой меньше половины населения нынешней империи – вот какую Россию предлагает Астафьев. Трудности осуществления этого ясны всем, но, предположим, что мечта его об изоляции России, об ее уменьшении может сбыться: при каких-то обстоятельствах, может быть, трагических. Например, в пору поражения империи и ее расчленения. Ну что же, иногда поражение бывает не хуже победы. И поражение такого рода, которое выделило бы Россию, видимо, должно нравиться Астафьеву. Россия отделена от инородцев. Можно торжествовать.

Но Россию нельзя отделить от русской интеллигенции. Интеллигенция – второй враг Астафьева. Без интеллигенции не может существовать современная нация. Предположим даже, что в этом кругу поражения и выделения или подъема и возрождения два поколения русской интеллигенции потратят свои силы на самосознание, на восстановление, на издание Пушкина и Лермонтова без участия инородцев… Что же дальше? Интеллигенция все же живет по своим законам, по своим выработанным понятиям, по своим культурным потребностям, а потребности науки, потребности искусства в современном мире не могут быть закрыты и заперты в пределах какого-то одного государства или в пределах одной нации. Они требуют общения, контактов, взаимодействия идей – так это было, кстати, на протяжении всей истории интеллигенции, так это было в России, которая немало заимствовала и у Запада, а потом стала давать и ему. Взаимодействие культурных потенциалов – закон жизни интеллигенции. Тогда опять ломается идея изоляции. Сейчас-то она понятна, потому что в России меняется структура и понятие народа. Был народ-мужик – опора нации и ее ядро, – его нет. Есть народ-полугорожане, которые не сформировали ни своих моральных норм, ни своей идеологии и живут только одним – чувством самосохранения. Вот это чувство самосохранения и является главным содержанием идеологии Астафьева, и это понять можно. Но представьте себе, что через два поколения сформируется новая нация, нация городская, и тогда Астафьев покажется безнадежно устаревшим, потому что городская нация захочет взглянуть на мир и общаться с ним, и взаимодействовать с ним. Тогда вот и пожалеет Россия об утраченной империи, о своих достоинствах и недостатках имперского сознания.

В числе других факторов старины, традиции, за которую цепляется Астафьев, – это религия, православие. Что ж, религия еще не сыграла своей последней роли, а может быть, и всегда будет ее играть. Но религия Астафьева – это не религия христианства, не православие духовного просветления, соборности, где «несть эллина и иудея». Для него есть эллин и есть иудей. Это не религия любви, а религия ненависти: око за око. И язычник Эйдельман вправе упрекать православного Астафьева в том, что они, собственно, мало чем отличаются по своим языческим взглядам и понятиям… Религия и идеология как фразеология Астафьева… как и идеология и фразеология Эйдельмана. И то и другое требует терпимости, желания понять друг друга. Не закрывать Астафьева Эйдельманом и не уничтожать Эйдельмана Астафьевым.

Распад имперского сознания означает драку между нациями, может быть, и кровавую. Пока не распалось британское имперское сознание, невозможен был Ольстер, а ирландцы в парламенте защищали свою свободу на английском языке. Пока не распалось имперское сознание в Бельгии, не было противоречий между фламандцами и валлонами. Пока не распалось имперское сознание Испании, не было борьбы между каталонцами, басками, галисийцами и испанцами…