Кошмар: моментальные снимки - Брэд Брекк

И он прав. Я понимаю. И ещё мы оба знаем, что…

Мэрилу — одним словом — зло.

В настоящий момент о зле известно немного, посему и надежды мало. До недавнего времени зло не было предметом психологии, только теологии. Но сейчас формируется новая религиозная психология, и сейчас мы понимаем, что зло само по себе — это душевная хворь, заболевание, в высшей степени ненормальность.

Мы все совершаем дурные дела, то есть мы все грешники и, значит, не совершенны. Но мы спасаемся от зла с помощью здорового чувства стыда и вины. Разница между злом и обычным грехом заключается не в самом грехе, но в последовательности и постоянстве грехов испорченного человека; не грех делает людей испорченными, но отказ от признания его, а также отсутствие стыда, чувства вины, сострадания и способности любить. Тюрьмы полны преступниками, но настоящие негодяи обретаются вне тюрем.

Например, Гитлер, Иди Амин, Саддам Хуссейн или мясники Руанды.

Но Мэрилу, скорее, не просто зло.

Она могла стать жертвой демонической, сатанинской одержимости. Я не психиатр и не экзорцист, но, судя по тому, что я читал и что видел, когда мы были женаты, думаю, в ней вполне могла существовать чуждая, нечеловеческая власть.

В нашем обществе об этом не принято говорить, и случаи одержимости редки, но они всё-таки имеют место, иногда даже удаётся изгнать беса, но только если человек сам этого хочет. Большинство же, как видишь, этого не хотят…

Потому что дурные люди избегают света, не идут на исследования, не признают своей ущербности, уклоняются от ситуаций, при которых их испорченная суть может выйти наружу.

Зло — это использование силы для разрушения духовного роста других людей с целью защиты своего больного «я».

Порок пожирает слабых и хрупких, беззащитных и нестойких. Дети в особой опасности, ибо они беспомощны перед властью зла, они попадают в зависимость от порочного человека, становятся частью зла и во всех смыслах рабами Сатаны. Ибо испорченные люди особенно изобретательны в терзаниях собственных детей.

Каждый раз, когда я наталкивался на зло в Мэрилу, я приходил в замешательство, наполнялся отвращением и ненавистью и понимал, что единственным здравым решением будет убраться подобру-поздорову, пока её пагубная сила не искалечила мою душу.

Я говорю об очень серьёзных вещах, делаю исключительно взвешенные суждения.

Но если быть до конца честным, обходного пути не существует.

Когда в 1974-ом вышел на экраны фильм «Изгоняющий дьявола», я жил во Флориде; я был очарован этой лентой и одновременно напуган до смерти, потому что моя жизнь с Мэрилу во многих отношениях напоминала жизнь бок о бок с одержимой — с актрисой Линдой Блэр, хоть наша жизнь и не имела ничего общего со сценическим искусством фильма. Мэрилу никогда не откручивала себе голову и не обливала меня зелёной блевотиной. Но всё-таки, в глубине души, я был уверен, что она одержима. И когда я разговаривал с нею и глядел в злые зелёные глаза, меня так и подмывало ткнуть ей в лицо крест. Она могла бы стать прекрасной парой Чарльзу Мэнсону[16], который, кстати, сидит в тюрьме в Вакавилле — всего в 15-ти милях от её теперешнего местожительства.

Мы расстались с Мэрилу в 1973-м и не виделись до 1978-го. Она прекрасная актриса, играет очень убедительно. Я действительно поверил в то, что она лечилась и шла на поправку. Она замечательно играла роль девушки, которую я брал в жёны, которую любил, которая так много значила для меня, пока я был во Вьетнаме, и которую я всегда хотел в ней видеть.

Я так сильно хотел верить, что она действительно стала такой…

Хоть не надолго.

Но это был совсем другой человек. Чёрт сидел у неё внутри. Я не понимал этого…

Пока не приехал к ней в Фэрфилд. В тот вечер, уложив детей спать, мы пошли в спальню. Тогда-то она и сбросила Маску, перестала играть, и наружу выбрался знакомый мне дьявол.

Переодеваясь в ночную сорочку, Мэрилу стояла ко мне спиной. Я следил за ней, счастливый, что вернулся к женщине, которую знал целую вечность.

И вдруг услышал этот низкий, хриплый, дьявольский голос. Голос заметил, что меня одурачили, и засмеялся. Этот голос не принадлежал Мэрилу, и я перепугался до колик. Тут она обернулась и стала обзывать меня последними словами…

Я не узнал её лица. Оно полностью изменилось. Это уже не была привлекательная молодая женщина. Это снова был чёрт. Её лицо исказила дьявольская гримаса. И грубый голос перепугал меня.

— Забирай свои чемоданы из моей комнаты, индюк! — сказала она. Она побродила, не торопясь, по комнате, как змея из фильма ужасов, легла в постель и проспала до упора. Она всегда спала по 12 часов в сутки.

Я не понимал, что с ней такое случилось. Ведь меня не было пять лет, и делал я всё вроде правильно…

И вдруг я почувствовал мощь Мэрилу. Она налилась силой. Дyхи дома стали теснить меня, мучить, терзать и выворачивать наизнанку. Ничего подобного со мной раньше не было. Это был натиск, очень мощный натиск. Я растерялся. Дом был её берлогой, а спальня — гнездом, где она становилась особенно могущественной. Испуганный до глубины души, я ушёл из спальни на диван. Отхлебнул лекарства от кашля на спирту, лишь бы уснуть. Но уснуть не получилось. И я не спал пять дней. У меня начались галлюцинации. Чем дольше я оставался в доме, тем хуже мне становилось. Я не мог двигаться. Не хватало энергии. Я не мог ничем заниматься. Я быстро терялся. Противопоставить этому я не мог ничего. Не знал, как. Силы иссякали. Что-то меня сковывало. Я чувствовал, как оно высасывает мою внутреннюю силу. Всякий раз, когда я смотрел на Мэрилу, меня охватывал страх, отвращение и ненависть. Словно рядом со мной жила змея. Даже глаза её были как у змеи. Я видел, как в ней росло зло. Она становилась ещё порочнее. Ещё более одержимой. Я разрывался на куски и не знал, почему. Мне лишь хотелось побыстрей убраться и как можно дальше. Вообще-то я хотел побыть с детьми — такова была главная причина моего приезда. Но когда я понял, что моё положение становится драматичнее день ото дня, я решил, что больше оставаться нельзя и что я ничем не могу помочь моим детям. Я понял, что мне просто пора выметаться, ибо это чудище — что бы оно ни было — пожирало мою душу и забирало себе мои силы.

Я не слабый человек. Я могу встретить с открытым лицом всё что угодно. За исключением одного…

Дьявола…

Я тогда полностью уверился в том, что она одержима и что моя душа в опасности. Поэтому я сбежал. Это единственное разумное решение, которое можно было принять, находясь под влияние зла. Я прыгнул в машину и умчался без оглядки. Когда я выруливал из Фэрфилда на шоссе, пошёл дождь, и я включил дворники; вдруг они превратились в зелёные лапы варана с длинными крепкими когтями и начали скрести по лобовому стеклу, пытаясь добраться до меня. Я вскрикнул и свернул с дороги — лапы исчезли. Я вернулся на шоссе и увидел, как впереди огненным шаром взорвался грузовик и, кувыркаясь, свалился в овраг. Я ударил по тормозам и остановился, но, глянув вниз, не нашёл ничего. Я снова поехал. Я был так перепуган, что мчался без остановок до самого Калгари.

Глюки ли от бессонницы? Или проделки чёрта?

Я не знал.

Мне страшно не нравилось, что я бросил детей, но я был в панике. Я чувствовал, что если останусь, мне не жить. Против такой силы у меня не было защиты. Я не мог противостоять ей. И она полностью сконцентрировалась в Мэрилу.

В мае 79-го я вернулся в Фэрфид, чтобы забрать брошенные осенью вещи. Предварительно я написал Мэрилу, что еду за вещами. Но едва я ступил на порог, всё повторилось. Она стала истерично орать, рыча и лязгая зубами, и я понял, что попал в гадючье гнездо. Опять какая-то сила навалилась на меня. Во мне проснулась злость. Я готов был убить Мэрилу на месте. Это нечто в ней было таким отвратительным, что я готов был душить его голыми руками. Но я был совершенно сбит с толку — и просто вышел. Я остановился в мотеле в трёх кварталах, но мне понадобилось полтора часа, чтобы до него дойти. Так я был ошарашен. До меня так и не дошло, что случилось. Меня пошатывало.

Для порочных людей характерно называть порочными других. Не умея признать собственное несовершенство, они заявляют, что в их изъянах виноваты другие. И если потребуется, они растопчут во имя праведности. Но если мы взваливаем вину за пороки на других, то сами можем быть признаны порочными, ибо моральное суждение есть порок. Нельзя полностью избежать подобных суждений. Мы должны их делать. Надо только хорошенько подумать, как их должно делать. Потому что мы не можем вести добропорядочную жизнь и не делать моральных суждений.

Я творил дурные дела во Вьетнаме. И я творил дурные дела по возвращении на родину. Но я осознавал порочность моих дел. Моё сознание не умерло. Оно просто оцепенело во время войны. А когда я пришёл домой и сознание оттаяло, я увидел зло и признался в нём и себе, и Богу, и другому человеку — священнику в «Хартвью», когда я попал туда в пятый раз.