Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев

Не за этих ли солдат и молился бывший семинарист Власов, когда выбили из-под его ног скамейку, и сразу резко вверх дернулись кирпичные стены и тут же словно бы упали вниз — когда не стало никаких стен вокруг, только небесная синь, только проплывающее внизу облачко…

И все-таки, думая сейчас о судьбе солдат РОА и судьбе генерала Власова, что-то удерживает нас, чтобы объявить их дело, их загубленные ими самими жизни абсолютно бесполезными для России. Мы знаем, что после войны Сталин сумел все-таки остановить русофобскую истерию, пытался тогда Сталин — это невозможно отрицать — и остановить геноцид русского народа. Эта передышка для России оказалась недолгой. Уже при Хрущеве вновь начинает разрастаться правительственная русофобия. Но ведь была эта передышка, и она многое определила для страны. И возможно, что, принимая свои, крайне непопулярные в полит-бюровско-цековских кругах решения, думал И. В. Сталин и о Власове, о той, как по мановению волшебной палочки, возникшей в самые последние дни войны многотысячной Русской освободительной армии…

Наверное, многие будут возмущены сделанным мною предположением. Что ж… Это еще один повод, чтобы задуматься, почему русские книги и русские исследования не объединяют нас, русских, а служат лишь поводом для разъединения нас. Странно это и очень грустно.

МАРШ МЕРТВЫХ КОМАНД

Мужество Валентина Пикуля

1

Недавно Антонина Ильинична Пикуль, вдова Валентина Саввича Пикуля, показала мне найденное в архиве писателя стихотворение. Называлось оно «Марш мертвых команд».

Кто посмел тосковать о суше?

Забудьте думать и не горюйте.

Номер приказа… Секретно… Слушай…

Всем, всем, всем, кто похоронен на грунте…

Валентин Саввич Пикуль никогда не публиковал при жизни своих стихов, если не считать песенок, которые распевают, например, герои его романа «Три возраста Окини-сан». И я нарушаю установленную писателем традицию только потому, что как-то удивительно точно перекликаются образы стихотворения с моими сегодняшними мыслями о Пикуле.

Проходим мы морем Баренца,

И Черным, и Белым, и Балтикой,

Нам уже никогда не состариться,

Никогда нам не мерзнуть в Арктике.

Поднявшись над палубной кровлей,

Мы год уж который подряд

На волнах, пропитанных кровью,

Проводим привычный парад…

Сейчас отчетливее, чем раньше, видишь, что Пикуль, — это не только десятки увлекательных книг, но и образ жизни, судьба, в которой с годами все явственнее проступают очертания русской судьбы.

И, как приказано, — в полночь

Мы поручни трапов на ощупь хватали.

Тонули мы молча, падали молча

И молча всплывали, всплывали, всплывали…

В. С. Пикуль никогда не жил легко. Он сам говорил, что после 1968 года «много лет проплывал в страшной «зоне молчания», как плывут корабли в чужих водах, чутко вслушиваясь в эфир, который сами они не смеют потревожить своими позывными».

«Не смел потревожить…» — здесь, конечно, для красоты слога. Никогда, даже в самые трудные годы, не поддавался Валентин Саввич страху. Во всю силу в эфире десятилетий застоя звучал его голос. Правда, слышали его не только свои, но и враги. И били, били по Пикулю из орудий всех калибров.

Сейчас много написано, как травили у нас А. И. Солженицына, Б. Л. Пастернака… Пикуля травили по-другому. Само имя его вызывало у представителей нашей образованщины шок. Да и как было реагировать иначе, если все романы Пикуля безоговорочно были объявлены второсортной литературой, если даже прикосновение к ним грозило оставить несмываемое пятно на репутации: а в самом деле, уж не черносотенец ли ты? Право же, такая травля — еще страшнее открытых гонений… Люмпен-интеллигенция оказалась ничем не лучше люмпен-пролетариата…

Так, в разрывах тяжелых снарядов, в густых клубах клеветы, и шел по водам десятилетий застоя корабль Валентина Пикуля. К нему боялись приближаться. Близкие друзья предавали его, но сам Пикуль оставался неуязвим…

Кажется, тогда и заговорили вдруг, что секрет успеха пикулевских романов обусловлен не талантом Пикуля, а просто пробудившимся у наших сограждан интересом к истории…

Как-то даже неловко объяснять нелепость подобного утверждения. Да, бесспорно, интерес к истории рос. Но разве Пикуль монопольно работал в историческом жанре? Конечно нет. Одновременно с Пикулем на ниве беллетристики трудились десятки, сотни других писателей…

Это очевидное противоречие своих рассуждений противники Пикуля не замечали или старались не замечать. Признавая популярность писателя, они всегда уточняли, что это «дешевая популярность», соглашаясь, что созданную Пикулем историю не перепутаешь, не заменишь никакой другой, обязательно добавляли, дескать, это «история для бедных»…

Разумеется, читатели Пикуля чаще всего не замечали возводимых на их пути к книгам писателя критических заграждений. Сам Пикуль — увы — не замечать организованной против него кампании не мог. И вот неуязвимый, казалось бы, корабль Пикуля начали сотрясать взрывы мин замедленного действия. И рвались они внутри самого корабля.

Как-то незаметно Пикуль и сам поверил в коварную выдумку недоброжелателей. Не раз и не два повторял он: «Популярность моих исторических романов — печальная популярность. К великому сожалению, у нас плохо знают родную историю. Будь у нас лучше поставлено историческое образование, а соответственно — и воспитание историей, будь у нас больше прозаиков, пишущих о родном прошлом, может, и не было бы такого интереса к моим романам».

Подобные высказывания Валентина Саввича можно было бы объяснить его необыкновенной скромностью, если бы не сквозила в них безмерная, отчаянная усталость. Так легко завоевав любовь читателей, Пикуль и десятилетиями титанического труда не сумел заслужить хотя бы уважительного отношения к себе коллег и критиков.

В последнем интервью на вопрос, пишутся ли книги о его творчестве, Пикуль ответил:

— Нет! И знаете почему — боятся… Ведь те, кто о Пикуле отзывается хорошо, тем ходу