Улыбка Амура - Ирина Леонидовна Касаткина

−Мамочка, нет, нет! − захлебнулась слезами Настя.

— Галина, что ты несешь? — не выдержал дедушка. — Стыдись! Ведь это твоя дочь! За что ты ее черным словом? При нас — твоих родителях. Здесь я, отец твой, постеснялась бы!

— А-а-а! — еще громче завопила мать, выпучив глаза. — Это я должна стыдиться? А не он? Вы все за него, все! Все против меня! Убирайтесь, вон, вон! — Она попыталась вскочить, но силы покинули ее, и она снова упала на диван.

— Прекрати реветь! — вдруг топнула ногой бабушка. Настя никогда не видела ее в таком гневе. — Сама его выбрала! Все красивого хотела, русского! Как Русланчик тебя любил! — зачем ему отказала? Вот и получила! И не гони нас, сами уйдем! Пойдем, Артурчик. Не думала я, что доживу до такого. И ты, внучка, пойдем с нами. Пусть полежит, подумает. Ишь, ребенка какими словами позорит, бесстыдница!

— Идите, идите! Все убирайтесь, все! — Мать с неожиданной силой вытолкала Настю из комнаты и заперлась. Настя растеряно осталась стоять в прихожей.

— Ба, я не пойду, — сказала она Зарочке. — Вы езжайте, а я папе позвоню, может, это неправда? Я вам потом перезвоню. Боюсь ее одну оставлять, вдруг она с собой что-нибудь сделает.

— Ничего не сделает! — жестко возразила бабушка. — А сделает — значит, на то божья воля! Ты не отчаивайся, внученька, у тебя своя жизнь. Лучше поехали с нами, пусть сами разбираются. А то — позвони отцу и приезжай.

— Ладно, вы езжайте, я перезвоню. — Насте хотелось, чтобы они поскорее ушли. Ей не терпелось связаться с отцом и все выяснить, — может, они с матерью просто поругались, а той привиделось, бог знает что. Кроме того, у отца был ключ от комнаты, за которой вдруг стало подозрительно тихо.

Отец отозвался сразу. По его виноватому «Настенька» она поняла, что все правда. Она не стала слушать слов оправдания, бросила трубку. Теперь у нее не стало и отца. Она разом потеряла двух самых любимых людей − и очутилась в состоянии свободного падения. Она падала в бездну, и ей не за что было ухватиться.

Без чувств, без мыслей она долго стояла под дверью материнской комнаты. Ее била нервная дрожь, зуб не попадал на зуб. Мобильник на полу что-то кричал отцовским голосом, но она не реагировала. В открытую дверь квартиры тихо проскользнула Наташа, подошла к ней и крепко обняла. Тогда Настя очнулась.

− Все правда, − сухим голосом сказала она. − Он ушел к Соловьевой. У меня больше нет отца.

Она опустилась на пол и безутешно заплакала.

− Настя, что с Галиной Артуровной? − затормошила ее подруга. − Да перестань ты реветь, пока и без матери не осталась! − Она подергала запертую дверь. − Настя, там что-то плохое! Я побегу за соседями, а ты говори с ней, может, отзовется. Кричи что-нибудь.

Когда они взломали дверь, мать опять лежала без сознания, − рядом валялся пустой пузырек из-под нош-пы. На ее губах пузырилась пена.

− Отравилась! Пятьдесят таблеток! − закричала Наталья. − Надо срочно «Скорую», через час будет поздно! Настя, вызывай, а я позвоню маме, пусть готовятся к промыванию желудка.

Дальнейшее Настя помнила плохо, − все было, как в тумане. «Скорая», носилки с телом матери, ее безвольно раскачивающаяся голова, больничный коридор и тупое ожидание − все слилось в поток беспредельного несчастья, в котором она тонула с сознанием, что спасать ее некому. Еще утром у нее были папа и мама, любимый человек, состояние полной защищенности, планы на будущее, − а сейчас разом все рухнуло.

Подошла Наташа, присела рядом. − Сказали, жить будет. Но состояние тяжелое. Лежит под капельницей. Настя, ночуй сегодня у меня? Ну что ты дома одна будешь? − еще сама свихнешься.

− Нет, я лучше с мамой посижу.

− Она в реанимации, тебя туда не пустят. Ей не меньше суток там лежать − и то по состоянию, а может, и больше. Поехали ко мне!

Но Настя отказалась. Ей вдруг захотелось побыть одной. Она поняла, что теперь долго будет одна, может быть, всегда, если мамы не станет. Ей потребовалось прочувствовать это состояние, чтобы решить, сможет ли она в нем выжить.

Отца она вычеркнула из своей жизни сразу и бесповоротно. Материнская прямота и бескомпромиссность, привитые ей с детства, не позволили даже допустить мысли о понимании и прощении. Он предатель, он предал ее и маму, разрушил самое святое, что казалось монолитом — их семью. Лучше бы он умер, − тогда можно было бы продолжать любить его, плакать по нему. Если мама умрет, она пойдет в церковь и попросит Бога, чтобы он наказал их, отца и Ляльку, наказал сильно-сильно, как только может.

Он лгал им с мамой и лгал уже давно. Еще тогда, осенью, когда спешно уехал, оставив их собирать урожай, − и на Новый год, и позже. Как они были слепы! Они всегда верили каждому его слову. Потому что любили его. − Папа, ты же всегда учил меня не лгать! Говорил, что ложь унижает человека. Как же ты мог так унизить самого себя?

Папа, ты же любил нас: и меня, и маму. Помнишь, как ты носил ее на руках, как вы обнимались и целовались? И меня любил − очень сильно, я же помню. Как же можно после такой любви нас бросить?

Наверно, это все она, Лялька. Так вот в кого она еще тогда была влюблена. Он столько раз отвозил ее домой на своей машине, наверно, она тогда его к себе и заманила. И все позволила. Как же она, Настя, была глупа! Вешалась ей на шею, целовала, делилась всем.

Теперь Соловьева беременная. От моего отца. Какая мерзость! Мерзость, мерзость! Господи, покарай их!

Так мысленно молила Настя, бредя домой в свою опустевшую квартиру. Наташа хотела ее проводить или даже остаться на ночь, но Настя отказалась, заверив подругу, что никаких глупостей не наделает. Отворила дверь, зажгла свет. Прошла в комнату родителей. Постояла у шкафа с вещами отца. Потом вытащила из кладовки большой чемодан, сложила туда его одежду. Зимнее пальто не поместилось, пришлось его свернуть и положить в большой кулек. Все это она вынесла в прихожую. Отцовских документов нигде не было, наверно, они были в машине. Машину он теперь заберет, − пришла в голову мысль, − ну и пусть. Компьютер, наверно, тоже. А квартира? Может, захочет ее разделить, ведь ему надо где-то жить. Хотя, у Соловьевой есть своя, ей