«Крестоносцы» войны - Стефан Гейм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А как насчет заводов Ринтелен?
Уиллоуби нахмурился.
— Этого пункта нет в повестке.
— Вот как! — сказал Иетс. — А когда же он будет?
— Терпение, лейтенант, терпение! — так же шепотом ответил Уиллоуби.
Лысый, толстый господин с золотой цепью через весь живот стал зачитывать столбцы каких-то цифр. Это был представитель кремменской ассоциации поставщиков угля; он сетовал по поводу того, что выдачу лицензий на торговлю углем придется лимитировать, — во-первых, ввиду недостатка угля, а во-вторых, оттого что число лиц, занимающихся этим видом коммерческой деятельности, и так очень велико.
Лемлейн перевел, и Уиллоуби благосклонно заметил:
— Спросите его, Лемлейн, подготовил ли он список тех, кому следует выдать лицензию.
Такой список у представителя ассоциации поставщиков угля имелся, и он тут же принялся зачитывать фамилии и адреса. Покончив со списком, он вопросительно поглядел на Лемлейна. Лемлейн поглядел на Уиллоуби.
Уиллоуби, сердцу которого все кремменские поставщики угля были одинаково милы, произнес, обращаясь к присутствующим:
— Ну как, дадим мы им лицензию?
— Я считаю, что нужно дать, — сказал Лемлейн.
— Не возражаю, — сказал Уиллоуби. — Переходим к следующему пункту.
— У меня вопрос, — сказал Иетс.
— Вопрос? — оглянулся на него Уиллоуби. Он взял в руки колокольчик и поиграл им. Потом, вздохнув, сказал: — Ну, давайте ваш вопрос. Только покороче. У нас еще черт знает сколько дел.
— Как давно существует ваша ассоциация поставщиков угля? — Иетс говорил по-английски; пусть Лемлейн и господин с золотой цепью не знают, что он способен заметить неточность в переводе.
Представитель ассоциации, выслушав вопрос по-немецки, сказал:
— Funfzig Jahre, — и Лемлейн тут же перевел: — Пятьдесят лет.
— И последние тринадцать лет вы работали обычным порядком?
— Да, обычным порядком.
— Скажите, а в руководстве ассоциации сейчас те же люди, что и все эти тринадцать лет?
Представителю ассоциации вовсе не нравилось, что американский офицер так напирает на эти тринадцать лет. Это были годы нацистского господства. Лемлейн, все с тем же невозмутимо корректным выражением лица, перевел ответ:
— За одним исключением. Секретарь ассоциации умер в 1938 году от грудной жабы.
— Надо полагать, ассоциация, как и все другие учреждения этого рода, придерживалась в своей работе принципов национал-социализма?
— Иначе нельзя было! — сказал представитель ассоциации. Его лысина приобрела лиловатый оттенок, и на ней заблестели капли пота.
— Вот вы сейчас ограничиваете число лицензий на торговлю углем; а какой у вас критерий для отбора?
На этот раз ответил сам Лемлейн:
— Солидность фирмы.
Уиллоуби выразительно откашлялся. Хватит, он и так уже достаточно долго терпит.
Но Иетс не захотел понять намека. Иетс гнул свое.
— Солидность фирмы? Но ведь если вы ограничиваете конкуренцию и создаете гарантию сбыта, да еще при недостатке товара, тут любая фирма будет солидной. А не кажется вам, что те самые люди, которые командовали вашей ассоциацией и вашей торговой палатой при нацистах, теперь, благодаря этим махинациям с лицензиями, забирают еще большую власть над населением города?
— Лейтенант спрашивает… — Лемлейн стал переводить наскок Иетса слово в слово, не столько из стремления к точности, сколько чтобы выиграть время.
Немцы слушали, уставясь в стол перед собой. Угольщик выудил из внутреннего кармана огромный носовой платок и оглушительно сморкался. Карен старалась казаться незаинтересованной, но в то же время записывала что-то в блокнот; а Уиллоуби, втайне проклиная Иетса, вертел в руках карандаш, пока не отломил кончик.
Разогнал тучу Люмис — может быть, именно потому, что не заметил, какая она была густая и черная. Он сказал:
— Погодите, Иетс, вы же видите, что без нашей санкции ничего тут не делается.
— Jawohl![18] — с явным облегчением подтвердил Лемлейн и поспешно перевел заявление Люмиса немцам. Члены торговой палаты подняли глаза и стали переглядываться, с довольным шепотком. Карен перестала писать, а Уиллоуби отложил в сторону сломанный карандаш, повернулся к Иетсу и спросил, великодушно подавляя напрашивающийся сарказм:
— Удовлетворены?
Иетс ничего не ответил.
Уиллоуби перешел к следующему пункту повестки.
Обсудили вопрос о намечающемся открытии мыловаренного завода и бумажной фабрики, если будет поступать достаточно жиров и древесины. За этим последовало предложение одного предпринимателя — организовать производство деревянных игрушек, но тут Уиллоуби отказал наотрез.
— Предметы роскоши! Игрушки! Мы не разрешим расходовать драгоценное сырье и рабочую силу на что-либо подобное. Немецким детям не мешает знать о том, что их отцы проиграли войну.
У немцев вытянулись лица, но, поскольку они отлично знали, что на их подлинные интересы деревянные игрушки никак не влияют, спорить никто не стал.
Во время отчета о ликвидации книжного магазина, торговавшего в Креммене официальной нацистской литературой, вошел Фарриш.
Лемлейн заметил движение у дверей и разом умолк. При мысли о том, что сейчас он увидит генерала, сердце у него сладостно замерло и рука сама собой дернулась было вверх; но он вовремя спохватился и лишь почтительно вытянулся. Прочие немцы тоже встали.
Уиллоуби, пыжась от гордости и страстно желая, чтобы Фарриш почувствовал себя окунувшимся в кипучую деловую атмосферу, доложил, что здесь происходит заседание местной торговой палаты. В сущности, он не так уж был рад этому неожиданному вторжению; дело пахло потерей по меньшей мере часа времени. Вся повестка теперь пойдет насмарку, и придется созывать еще одно заседание, чтобы рассмотреть оставшиеся вопросы. И почему было Фарришу не предупредить его? Он бы мог провести кое-какую подготовку. А так все придется делать экспромтом.
— Торговая палата! — сказал Фарриш. — Смотри, пожалуйста, совсем как у нас дома.
Он загоготал, довольный своим остроумием, и все кругом, включая ничего не понявших немцев, подобострастно захихикали.
Фарриш остановил свой пронизывающий взгляд на Карен.
— Мисс Уоллес! Вы опять с нами? — Повернув спину всей торговой палате, он устремился к ней и схватил ее за руки. — Ну как наш Уиллоуби? Молодец, верно, ловко управляется с фрицами? Он оглянулся. — Зачем это все стоят? Сядьте! Продолжайте свое дело! Пусть вам кажется, что меня здесь нет.
Он снова загоготал и выпустил руки Карен.
— Прошу вас сесть! — скомандовал Уиллоуби. — Люмис, позаботьтесь о стульях для свиты генерала! — Каррузерс и еще несколько офицеров толпились в дверях, не зная, что решит Фарриш, уходить или оставаться. Уиллоуби уступил генералу собственное вертящееся кресло в конце стола, а сам встал рядом, дожидаясь, пока войдет и рассядется свита.
После этого он обратился к Фарришу:
— Не угодно ли будет генералу сказать несколько слов присутствующим здесь немцам — в некотором роде лидерам местного населения? Вон тот господин напротив — да, да, маленький, в сером — это наш новый мэр, Лемлейн, — рекомендую! Он говорит по-английски, сэр, и переведет вашу речь остальным.
— А ведь у нас, кажется, был мэр?
— Тот оказался неподходящим, — пояснил Уиллоуби. — Мы его сместили.
— Сместили? — повторил Фарриш. — Очень хорошо! Пусть знают, что у меня в районе никому не дано прирастать к служебному креслу.
Фарриш встал. Концом стека он отодвинул пепельницу Уиллоуби, серебряный колокольчик и разложенные в порядке бумаги.
Он оглянулся на Карен и подмигнул ей:
— Ну как, поговорить с ними?
Вместо ответа она подняла карандаш, приготовляясь писать. Он погладил свои подстриженные бобриком волосы и принял самодовольно-глубокомысленный вид. «Все в порядке: аудитория есть, пресса тоже», — подумал Иетс.
— Подполковник Уиллоуби просит меня сказать вам несколько слов. Что ж, можно. Я желаю, чтобы вы знали, как я смотрю на всю эту оккупационную музыку и чего я жду от вас. Вы, надо думать, слыхали, кто я такой и чем занимался раньше. Так вот, мы пришли сюда, чтобы поучить вас на деле тому, что такое демократия. Демократия есть правление рядовых людей; при демократии все пользуются одинаковыми правами. Ясно? Вопросов нет?
Лемлейн переводил, мужественно справляясь со своей задачей. Вопросов, разумеется, не оказалось.
— Положение здесь, вообще говоря, препаршивое, город почти весь разрушен, моральное состояние жителей никуда не годится. Едешь по улице, так от вони не продохнешь. Это все мы изменим. Моя дивизия — лучшая во всей американской армии, и мой район оккупации должен быть лучшим во всей Германии.
Выслушав перевод, немцы закивали еще энергичнее. Точка зрения генерала пришлась им по вкусу.