Там, где престол сатаны. Том 1 - Александр Нежный

Христос (едва слышно). Разве ты не знаешь?

Семен Ильич (с гадкой усмешкой). Я-то, может, и знаю. Товарищи (кивает на двух своих помощников и девицу) и трудовой народ (указывает на скамьи для публики) не знают, не ведают, кто к нам в город пожаловал. Ну-с… (Последовало далее довольно долгое молчание, в продолжении которого Иисус стоит неподвижно, председатель же ревтрибунала ерзает в кресле, морщась, пьет воду и вскидывает парабеллум, целясь то в обвиняемого, то в кого-нибудь из публики, чем вызывает в зале нервный шорох.) Не желаешь, значит. Конечно, кто мы перед тобой такие, чтобы нам отвечать! Гордыня, мой дорогой. Не доведет она тебя до добра, попомни мое слово! Пиши… (Девица затягивается и обмакивает перо в чернильницу.) Первое. Обвиняемый отвечать на вопросы трибунала отказался. Второе. В деле имеются показания многочисленных свидетелей, на основании которых трибунал имеет право с полным основанием утверждать, что прибывшее в город и не пожелавшее назвать себя лицо занималось разлагающей, контрреволюционной пропагандой. Означенное лицо характеризовало наш город как мерзость запустения… эти два слова возьми в кавычки… обещало его гражданам, в том числе рабоче-крестьянского происхождения, великую скорбь… в кавычках… и всевозможные бедствия. Все это сопровождалось призывами изменить жизнь, каковые можно расценивать не иначе как подстрекательства к свержению власти пролетариата и беднейших слоев трудового крестьянства. Обвиняемый! (Тыча дулом парабеллума в направлении Христа.) Желаешь ли пояснить что-либо революционному трибуналу в свое оправдание?

Христос молчит.

(Негодующие голоса со скамей, где сидит публика.) Воды в рот набрал! Нет, пусть скажет товарищу Семену Ильичу про свой умысел! Для чего он граждан смущал? Ему, может, задание такое было дано недобитым генералом Врангелем или другой какой белогвардейской сволочью! Дурачка из себя строит. Дурачок-то дурачок, да больно на умного смахивает!

Одинокий женский голос (со слезами). Отпустите вы его, ради Христа! Странник он, никому ничего худого не сделал. А вы его, как пса какого-нибудь…

Семен Ильич (приподнимается с кресла и, словно высматривающий добычу орлик, хищным взором обводит зал). Так, так, так… Будем жалеть преступника? Будем по нему слезы лить? Будем щадить классового врага? Товарищ Гвоздева, я скажу, когда надо писать! Это кто у нас там такой сердобольный?! А-а, это ты, Машка. Чем выступать с подобными заявлениями, ты бы лучше покончила с позорным пережитком прошлого, каковым является торговля собственным телом. А может, он у тебя в гостях побывал? И оплатил низменное удовольствие? (Обращаясь к Иисусу.) Был ты у нее в гостях?

Христос молчит.

Семен Ильич (жадно пьет воду, кривится от отвращения, извлекает из кармана платок, вытирает им сначала губы, а затем лоб и темя и продолжает с издевкой). Праведник! Ты – праведник?

Христос (чуть слышно). Ты сказал.

Семен Ильич (со счастливым видом охотника, принимающего из пасти легавой удачно подстреленную им птицу). И превосходно! И великолепно! Der Gerechte muss viel leiden[11]. Но я тебе скажу – товарищ Гвоздева это не для протокола! – ты не праведник, нет. Ты лицемер. Ну, ответь мне, ответь, не молчи, как рыба, – с чего ты вырядился в обноски нищего? Все сокровища мира… что мира! Вселенной!.. тебе доступны, а ты ходишь в солдатских сапогах третьего срока, заплатанных портках и пиджаке с чужого плеча. В рабском виде! (Смеется тонким, заливистым хохотом.) Ой, не могу… Ну прямо до слез… (Быстрым движением руки он и в самом деле смахивает выступившие у него на глазах слезы. Подобострастно хохочут оба помощника Семена Ильича. Смешки слышны также и в публике; но вместе с ними звучит чье-то сдавленное рыдание.) Им волю дай, они напишут, а ты в точности к этому стишку картинка. Не надо обманывать народ! (Уже без тени смеха, даже с угрозой произносит он. И оба его помощника тотчас перестают смеяться и злыми глазами вперяются в Иисуса. Кто-то в публике поспешно давит свой хохоток, испуганно проговорив: «Ой!» Стихает и рыдание). Они – (указывает на скамьи, где смирно, как школьники, руки положив на колени и выпрямив спины, сидят жители городка, все больше простецы: огородники, извозчики, ремесленники, два-три пролетария с бумажной фабрики, прежде носившей имя владельцев, господ Козловых, а теперь получившей звучное имя несгибаемой революционерки, товарища Розы Люксембург) доверчивые люди. Вы люди доверчивые? (Он спрашивает, и со скамей ему почти единодушно отвечают: «Мы доверчивые!». Снова слышно одинокое рыдание). И такой-то золотой народ не совестно ли дурить! А ведь верили и верят пока тебе они. Они, будто дети. И таких-то обманывать? Сулить райскую жизнь после мученической смерти? Я как подумаю, я как представлю сколько их лютую кончину по доброй воле за тебя и твои посулы приняли – у меня душа рвется. Вот прямо на такие кусочки. (Он едва раздвигает большой и указательный палец правой руки, мизерное пространство между которыми должно удостоверить, на какие крохотные части во множестве разрывается от страданий душа Семена Ильича.)

Христос едва заметно улыбается.

Семен Ильич (с чувством оскорбленного достоинства). Смеешься! Знаю я, почему ты смеешься. Ты думаешь, у меня души нет. Заблуждаешься. Есть у меня душа, и она день и ночь ужасной болью болит за тех, кто тебе поверил и ради тебя пошел на мýки и смерть. И какую такую награду они получили, бедные? Взять хотя бы несчастных из Тира, участью которого ты, кстати, без всяких оснований угрожал честным жителям нашего города. Впрочем, об этом после, хотя у тебя и тут концы с концами решительно не сходятся. Ты сам посуди. В Тире за имя твое гибли тысячами! Юноша чистый, прекрасный, как сейчас вижу, ему и двадцати не исполнилось, и на него сначала леопарда, потом медведя, а затем мечом… мечом прямо в сердце! Не могу без слез и содроганий! (Он всхлипывает и шумно сморкается.) Да не плачьте вы, товарищ Гвоздева! Вот (указывает на Иисуса) всему виновник. (В зале возникает негодующий шум. Слышен голос: «Леопарды у нас не водятся, а с медведем мы его сведем. Пусть узнает!».) Нет, нет (Семен Ильич стучит по столу – теперь уже не рукоятью парабеллума, а печатью революционного трибунала), звери нам ни к чему. Двадцатый век, не забывайте, товарищи! У нас сегодня другие методы убеждения. Послушай (обращается к Иисусу), для чего ты плел басни о Тире? С какой целью распространял пустые угрозы своего папаши? Местом-де для расстилания сетей будет он среди моря… голой скалой будет стоять всем в назиданье… Погибнет город знаменитый! Чушь, сказки и клевета. Товарищ Гвоздева, запишите: обвиняемый, помимо прочего, занимался систематической клеветой на историческую действительность, внушая гражданам превратное о ней представление. Наукой доподлинно установлено, что город Тир после угроз со стороны отца обвиняемого благополучно существовал еще девятнадцать столетий, а после клеветнических слов самого обвиняемого – тринадцать столетий. Точка. Главное, однако, не в этом. (К девице Гвоздевой, закуривающей новую папиросу.) Не для протокола. (Морщась от дыма.) Дымите вы, товарищ Гвоздева, как паровоз «кукушка».

Гвоздева (сиплым голосом, обиженно). Мне что, курить, что ли, бросить? Последнее мое удовольствие в жизни отнять хотите…

Семен Ильич (с ухмылкой). Неужто иные удовольствия вам неведомы?

Христос (с гневным укором). Тебе стыд должен глаза выесть, а не дым!

Семен Ильич (примирительно). Ладно, ладно. Шутка. И вообще: что тут такого?! Дань человеческой природе, не более. И не стоило тебе трудиться и загонять ее в клетку обветшалой нравственности. Заливать водой животворящий огонь. Губить цветущее древо. Кастрировать наподобие домашнего кота. Был у нас в России умник – тебя послушал, взял нож и отсек себе драгоценные ядра. Искупитель-оскопитель. Павлу Первому отрезать предлагал. Павел отказался – наотрез (Семен Ильич хихикнул, довольный каламбуром), но в Отечестве нашем трудно даже вообразить, сколько нашлось людей, ради тебя (тычет в Христа) лишивших себя милой утехи и продолжения рода! Товарищ Гвоздева, в протокол: обвиняемый, кроме того, внушал гражданам бредовые идеи, доводящие их до сознательного членовредительства, а зачастую и до самоубийства путем погребения себя в живом состоянии в могилах, самосожжения и чрезмерного воздержания от пищи, как то произошло с писателем Гоголем Н. В. (Немного подумав.) Про Гоголя, впрочем, не надо. Теперь ответь мне, положа руку на сердце, честно, как порядочный человек. Единственный у меня к тебе вопрос: зачем?! Ну, ну, ты все прекрасно понимаешь. Я даже больше тебе скажу: тебя и самого этот вопросик ужасно занимает, и ты его крутишь и вертишь на все лады, а ответа – настоящего, убедительного, бесспорного ответа – как не было, так и нет. Возьмем для примера гибель юноши в Тире, проклятом тобой или твоим отцом, что, собственно, по вашим утверждениям совершенно одно и то же, ибо два лица сливаются, так сказать в одно, да еще с прибавлением третьего… Эта ваша теория троичности, в которой сам черт ногу сломит. Каждый-де сам по себе, и в то же время все вместе, и не просто вместе, а совершенно одно целое. А?! Каково?! (Обводит взглядом зал, словно бы приглашая присутствующих вместе с ним разделить и не откладывая в долгий ящик высказать возмущение брошенным здравому смыслу оскорбительным вызовом. Гневные возгласы тотчас послышались в ответ, из коих следовало, что теория троичности народу всегда была глубоко чужда.) Memoria, intelligentia, charitas[12]. (Семен Ильич бормочет, прислушивается, кривит губы и презрительно пожимает плечами.) Ваш лучший ум. Сам Августин. До чего жалка его попытка. Товарищ Гвоздева, не отвлекайтесь. (Стряхнув пепел папиросы прямо на пол, девица погружает перо в чернильницу.) Формулируем. Э-э-э… Не вдаваясь… нет, не так. Не желая углубляться в схоластические дебри, из которых ни один человек еще не вышел с неповрежденным рассудком, и руководствуясь исключительно принципами материализма, мы отвергаем потуги доказать недоказуемое уподоблением догмата троичности человеческому духу. (Он снова пожимает плечами, и на его лице явственно проступает гримаса отвращения.) Дух… духови твоему… какого вы духа… (Шевеля ноздрями и словно принюхиваясь, втягивает носом воздух.) Пахнет тленом. Товарищ Гвоздева, подчеркните. Обвиняемый имел особое задание распространять среди граждан нашего города идеалистические теории, дабы тем самым отвлечь их внимание от социальной революции и ослабить волю к осуществлению ее идеалов.