Там, где престол сатаны. Том 1 - Александр Нежный

Именно так: Христос и Россия! Ибо какая из стран и народностей более всего дорога сердцу Спасителя? Где еще мог встретить Он дивных старцев – таких, как преподобный Сергий и преподобный Симеон? В ком находил Он искреннюю веру, пренебрежение земными благами и твердое упование на жизнь будущего века, с избытком возмещающую все здешние печали? Подобные рассуждения вели к соблазнительному сопоставлению между избранием древнего Израиля и особым уделом, выделенным для России. Однако о. Александр лучше бы дал отрубить себе десницу, много потрудившуюся над поэмой и в последний раз перебелившую ее ночью, перед отъездом в столицу, чем позволил себе впасть в дурной, поверхностный и пошлый стиль официального православия. Высший долг поэта – правда. А коли так, то разве можно умолчать об оскудении веры? О храме, переставшим быть школой жизни? О сердцах, исторгнувших из себя страх Божий и взамен исполнившихся гордыней и дерзостью прямо-таки люциферианской? Нет, Иисусе пресладостный, Иисусе преславный, Иисусе прелюбимый – ежели зришь нынешнюю покалеченную Россию, то не обвинишь в превратном толковании горестной действительности скромного сочинителя, чей труд, втайне сотворенный, был вдохновлен единственно любовью к Тебе и верой, что всякое искреннее слово сказано не напрасно. Открывается прологом, в котором всякий более или менее начитанный в Священном Писании человек тотчас угадает мотив, быть может, величайшей из книг Библии – книги Иова. Сатана, красавец, каких поискать, подступает к убеленному вечными сединами Творцу мира с напоминанием о связывающих их родственных узах и бывшем некогда между ними согласии. Бог-Отец отвечает кратким указанием на совершенное Сатаной преступление и последовавшее вслед за тем выдворение из Небесных обителей в туманное пространство между небом и землей. «Не возвращаясь к прошлому, хотел бы Тебя просить…» – «О чем?» «На земле, где я теперь бываю часто и где – без ложной скромности – у многих я весьма желанный гость, есть страна под именем Россия…» – «Знаю». – «Народ ее – вчера язычники, поклонники огня, Ярилы, Перуна и прочих предметов и божеств, указанных в Твоем проскрипционном списке, не так давно крестился в Твое, и Сына, и Святого Духа имя…» – «Знаю». – «Не хочешь ли их веру испытать?» – «Зачем?» – «На всяком перекрестке они твердят, что их страна – святая и Бога чтить умеют лишь они. А ближе глянешь – мерзость. Блюдут, как прежде, варварский обычай. Упившись, пляшут иль друг друга бьют, блудят, бранятся, на руку нечисты – грешат, вообще, бесстыдно, беспробудно. (В скобках: Сатана начитан в поэзии и при случае бывает весьма непрочь ввернуть в свою речь какую-нибудь ему не принадлежащую строку, никогда, впрочем, не указывая, откуда она взята.) Уверены, что свечка в храме, копейка нищему и рубль попу сполна искупят все их прегрешения».

«А Иисус Мне говорил иное».

Вымолвив это, Творец впадает в глубокую задумчивость.

Сатана наблюдает за Ним, поглаживая холеной рукой тонкие, в стрелку, усы и острую бородку с чуть загнутым вверх концом.

«Иисус, – решается, наконец, он прервать затянувшееся молчание, – дитя. Мечтатель. С согласья Твоего Он принял добровольные мученья и гибель на Кресте, надеясь падший мир преобразить. А вышло что? – Сатана пожимает плечами. – Как бы не хуже».

«Ты завистник, – произносит Творец и предостерегающе поднимает правую руку. – Не возражай. И не тебя – Иисуса Я пошлю в Россию, чтоб от Него услышать, какою жизнию живут там люди, как чтут Меня священники, монахи, есть ли средь архиереев пастырь добрый и много ли овец заблудших спас он от адского огня для вечного блаженства вблизи Меня и ангелов Моих».

2

Таков пролог. Взыскательной к каждому слову рукой живописал далее о. Александр окрестности Сотникова, Покшу с ее старицами и заливными лугами, Сангарский монастырь с его бело-розовыми стенами, по весне так дивно отражающимися в разлившейся воде, сосновый бор с тихо постанывающими на сильном ветру золотыми стволами, пыльную дорогу с двумя наезженными темно-блестящими колеями на ней, деревянный мост через реку, деревеньку Высокая справа, так названную за то, что встала на самом верху крутого берега, а вниз, почти к самой воде, сплошь сбегали вишневые сады, в мае окутанные облаком, словно спустившимся из райских кущей, а в июле сквозь зеленую листву рдеющие красной крупной ягодой. О Боже! – пел свой псалом сотниковский священник. Воистину Ты одеваешься светом, как ризой, и простертые Тобою небеса, как шатер. И везде, в каждом луче солнца, в покрытой мелкой рябью реке, в плакальщицах-ивах, опустивших власы в тихие воды стариц, в звездах, осыпающих по ночам высокое небо, и в росе, павшей на луговую траву, в спелом колосе, милостью Твоей дающем нам хлеб наш насущный, в утреннем белесом тумане и сверкающем жарком полдне, – везде Ты, Твоя слава, Твое вдохновение и во веки веков сотворенная Тобой красота.

Но во имя каких творческих, а также общечеловеческих задач потребовалось автору настраивать свою самодельную лиру в лад небелю и киннору царя-псалмопевца, безусловно сознавая при этом несоразмерность отпущенных им Творцом дарований? Счастливому пастушку все дано было подчас даже сверх меры (хотя не пристало вести речь о мере, которую в каждом случае определяет сам Создатель), но смешно даже намекать о зависти, которую будто бы испытывал о. Александр к обласканному Богом создателю псалмов. Нет, нет! Никакой зависти к любимцам Небес – будь то сам Давид или кто-то из прославленных ныне в России поэтов: Блок, Царство ему Небесное, Гумилев, покой, Господи, душу убиенного раба Твоего Николая, или же вот стихотворец с длинной и странной фамилией, выдающей его еврейское происхождение… Осип Мандельштам! Как устами Давида, так и устами этого молодого еврея воистину поет сам Господь! «Как поздний Патриарх в разрушенной Москве, неосвященный мир неся на голове, чреватый слепотой и муками раздора, как Тихон – ставленник последнего собора».

Чýдно! Чýдно! А упоминание Тихона, связанное, по-видимому, с одиночеством поэта («И среди бела дня останусь я в ночи»), митра мрака на голове у него (митра мрака! – хочется рыдать и смеяться от восторга и умиления) – все свидетельствует, что этот несомненно далекий от Церкви Мандельштам нечеловеческим образом постиг одиночество как судьбу Патриарха вообще и Святейшего Тихона в особенности. Но и к нему не испытывал зависти о. Александр. Приведет Бог с ним встретиться – как мечтал он о знакомстве с поэтом Блоком, и тогда, в благоприятный час, быть может, сумеет выразить свое восхищение… Описание же трогательной красоты сотниковских окрестностей ни в коем случае не было для автора самоцелью. По его замыслу, с высокого берега Покши окинув всепроницающим взором рощу, сады, реку и луг, Христос должен был со вздохом молвить: «Отче Мой! Как дивно Ты устроил эту землю! Осанну каждый лист Тебе поет – в расцвете, увяданье и покое, когда своею смертью он новой жизни силы придает. Но человеку мало красоты. Вернее же сказать – с ней свыклись люди, и лишь немногие способны умилиться лазурным колокольчиком, ромашкой, дикой розой и в пояс поклониться упрямому жуку иль бабочке, порхающей над полем. Средь голосов природы, не устающих гимны петь Творцу, не слышит Небо песни человека.

Впрочем, иногда вдруг чье-то сердце словно оживет, стряхнет с себя житейское томленье, прогонит скуку, тяготы забот, соблазны искушений – и чистая мечта Тебя прославить как Отца Вселенной дарует миру хор ангельских как будто песнопений (подобных тем, какие в горних высях Мы слышим от сонма праведников, ангелов и старцев: благословенье, слава и премудрость, благодаренье, честь и сила и крепость Богу нашему во веки!) Но знаешь, Отче Мой, во всяком роде, племени, колене всегда есть люди, на которых Ты оттиснул Свою печать и даровал им частицу священного огня. В хвалу Твою они Тебе приносят величественный храм и малую церквушку на холме; великую поэму и десять строк, написанных любовью; могучее звучанье медных труб, стон скрипок, рокот барабанов и песню одинокого певца. Однако здесь, в России, куда Меня послал Ты, дав наказ в беседах с ее людьми составить представленье об их вере, уяснить, затмилась ли она от непосильных жизненных невзгод, иль многие сердца от алчности и злобы превратились в камни, иль пастыри ее давно не верят сами, овец не берегут, а в храмах лицедействуют, как в театрах, – здесь, в России, Отче, Я очевидцем стал ужаснейшей подмены. Увы, нам с Неба видно далеко не все… Сатана – Мой враг, давнишний искуситель и прародитель лжи. И с тоской Голгофы Я вижу власть его над здешними людьми!

Я как-то заходил тут в монастырь Сангарский. И с монахами затеял разговор о Троице единосущной, нераздельной и предвечной, дабы узнать их мнение о Ней и умилиться твердостью их веры, чуждой арианству.