Останкино. Зона проклятых - Артемий Ульянов

— Куда? Какие кусты? От патруля не отходить — это приказ!

— Капитан, ты никак хочешь, чтоб я прямо здесь, при дамах, снял штаны, сел рядом с тобой и навалил, да? Ты в своем уме?

— Говорю, терпи! В кусты собрался! Здесь люди пропадают на ровном месте, а ты хочешь, чтоб я тебя одного в кусты отпустил?

— Да я ж не в чащу собираюсь! Кусты-то вон — десять метров.

— Так за кустами я ж тебя не увижу, олух! На то они и кусты, ученый, твою мать!

— Слушай, капитан… Если обоняние хорошее, ты меня унюхать сможешь… Не дури! Я ведь могу и в фургоне твоем обделаться. Что скажешь, а? — чуть злобно поинтересовался Федя, талантливо изображая человека во власти поноса.

— Есть приказ! От патруля не отходить!

— Ты пойми, тут — особый случай. Я в последний раз в штаны гадил, когда мне два года было. На четвертом десятке повторять не хотелось бы… Все, я пошел!

— Куда? Стоять!!! — гаркнул капитан, потянувшись к табельному «Макарову».

— Ты что, Собанин, застрелить меня собрался за то, что я срать хочу? Совсем охренел!

Диалог молодого ученого и кадрового военного становился все более темпераментным. Некоторые из экстрасенсов обернулись, недоуменно поглядывая на Малаева, пританцовывающего рядом с командиром патруля.

— Собанин, время на исходе, я не шучу. Нулевая готовность! Ключ на старт, так сказать. Когда «поехали» прозвучит, поздно будет.

— Да, что ж ты, сука… Нашел где срать — в зоне военного положения… чтоб тебя…

Малаев, с красным лицом, искаженным гримасой отчаяния, вдруг проворно выхватил удостоверение сотрудника ФСБ, нервно открыл его и, тыча им капитану Собанину в лицо, зашипел:

— Капитан, я сотрудник Федеральной службы безопасности Федор Малаев, всю ответственность за свою жизнь беру на себя! Понял?!

Причастность ФСБ к Фединой дефекации произвела на капитана впечатление.

— Ладно, пойдем я тебя до кустов доведу, — понизив голос, сказал он.

— Идти поздно, бежать надо, — сдавленным голосом выдавил Малаев и дернул в сторону кустов. Вслед за ним шел капитан внутренних войск, впервые выполняющий такой специфический конвой.

Проворно забежав за высокий раскидистый кустарник, Федя стал суетливо расстегивать штаны, при этом цепким взглядом обшаривая пятачок под растением. Больше всего он боялся, что не сможет найти опознавательный знак. Но тонкую надломленную ветку, упирающуюся в траву под растением, увидел сразу. Глянув на силуэт приближающегося капитана, видневшийся между веток, он стянул штаны и присел рядом с тем местом, на которое указывала ветка. Сладострастно кряхтя, он стал шарить рукой по траве, тревожно поглядывая на своего конвоира. Остановившись с другой стороны куста, тот отвернулся и закурил. Обнаружив небольшой кусок травы, срезанной вместе с пластом земли, Малаев запустил туда пальцы и осторожно извлек нечто продолговатое, размером с половину указательного пальца и старательно обмотанное синей изолентой. Взяв предмет, он еще немного посидел, прислонив белые тощие ягодицы к молодому лопуху, после чего достал маленькую пачку салфеток и принялся подносить бумагу к заднице, старательно шурша ею. Поднявшись, натянул штаны, ловко засунув свою находку между широкой резинкой трусов и куском лейкопластыря, приклеенного к ней с внутренней стороны.

Появившись из-за кустов, Малаев продемонстрировал капитану счастливое лицо.

— Ну вот, а ты боялся, что я сгину, — весело сказал он Собанину. Тот лишь посмотрел на него презрительно. — Между прочим, ни одного человека, пропавшего в Останкине срущим, не зафиксировано, — пробормотал Федя, ухмыльнувшись.

Так толком ничего и не обнаружив, группа Малаева покинула закрытую зону района Останкино. А вместе с ними район покинула и флэш-карта емкостью в шестнадцать гигабайт.

Вечером Федя напился. Поначалу он решил, что выпьет грамм сто чего-нибудь крепенького, чтобы снять стресс после приключений в останкинских кустах. Исполнив задуманное, он отключил ноутбук от Сети и воткнул в него флэш-карту, предварительно бережно сняв с нее изоленту. Отчего-то долго не решался запустить файл. На душе у Феди было тревожно. Главным образом от того, что он, прекрасно зная Васютина и его ситуацию, понимал: все, что он увидит, — подлинник. Списать увиденное на фальсификацию и дешевые спецэффекты он не мог.

Просмотрев файл два раза подряд, Федя тщательно замотал носитель в синюю изоленту. А через полчаса был уже мертвецки пьян.

Утром следующего дня он позвонил в одну из маленьких московских фирм, где заказал услугу «букет инкогнито». Вложив в цветы трогательную открытку с тигрятами и внушительную картонную коробку с духами, он отправил его с курьером прекрасной незнакомке по адресу, который оставил ему Васютин.

А потом стал ломать голову, пытаясь понять, как Васютин с канадцем умудрились сотворить такую правдоподобную подделку. Ответ на этот вопрос был ему жизненно необходим. Пить каждый день он не мог — здоровьем не вышел.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТОЕ

И долго еще монах не мог отвести взгляда от листка, на котором было написано его рукой: «ХРАМЫ ЗАКРЫТИИ БЭДУ ЗАВУТ».

Машинально поправив орфографию фразы, он задумчиво произнес: «Храмы закрытые беду зовут».

Перед его мысленным взором замелькали черно-белые кадры хроники первой половины прошлого века. Сброшенные колокола, взорванные церкви, оклады икон и кресты, переплавленные в слитки. «Мы наш, мы новый мир построим…» Сотни и тысячи закрытых и оскверненных храмов звали тогда беду. Долго ждать не пришлось. Братоубийственная Гражданская война — позорное преступление народа против самого себя. Свобода убивать ради равенства и братства, провозглашенная в те годы как заповедь новой жизни, стала причиной масштабного духовного суицида. Уничтоженные алтари, к которым многие сотни лет русский народ нес самое сокровенное, освободили место для новой иконы — всеобщего счастья. Икона эта оказалась фальшивой, потому что была соткана не из частичек счастья миллионов людей, а из крупиц их горя. Всеобщему счастью было плевать на тех, кто внизу, и на их судьбы. Оно существовало для горстки людей, которые прятали за идеей осчастливливания народа свою маниакальную жажду власти. Их считали гениями своего времени, но основой их величия была возможность послать на бойню миллионы судеб лишь ради того, чтобы придать вес своим личным мертворожденным религиям, вроде «мирового арийского господства» или «всемирной революции».

«После эвакуации церковь Живоначальной Троицы закрыли, как и все другие объекты. Закрыли именно в тот момент, когда она там так нужна… Но что я там сегодня слышал? — думал отец Алексий, неспешно прогуливаясь вдоль белоснежных стен Свято-Данилова монастыря. — Или мне померещилось? Но майор же не слышал, и один из солдат тоже. Наверное, эту псалтырь слышит только тот, кто хочет, чтобы его там читали. А ведь храм этот многими поколениями намоленный. Видно, он имеет такую силу, что может служить и без священника».