Огненный дождь - Денис Субботин

-Твоего мальчика? – удивлённо переспросил Лютень, уловив какой-то второй смысл в этой фразе.

-Он мой сын, - просто ответил Буйслав.

Удивлён ли был Лютень? Да, но не сильно. Рудослав настолько сильно походил на своего дядю… гм… отца, что такие разговоры бытовали. На уровне заочных шуток, но бытовали. Князя Буйслава уважали и побаивались, Рудослава просто любили – потому такие шутки находили продолжение крайне редко, а до ушей Буйслава если и доходили, то ещё реже. По крайней мере до сего дня Лютень лишь дважды слышал подобные измышления, как ему казалось – подлые и лишённые почвы, и ни разу при этом не присутствовал Буйслав.

-Но как же так? – спросил Лютень, с удивлением отмечая, что мельтешит, смущается и вообще выбит из седла таким неожиданным оборотом. – Ведь он – сын твоего младшего брата! Ты что же, с женой брата…

-Ты молод ещё, – сухо прервал его Буйслав. – Молод, чтобы осуждать или просто судить. Поживи с моё, поймёшь, что на свете есть только одна женщина, которую любишь, которую желаешь. И неважно, если она обещана другому, если уже заручилась с ним и лельник на руку надела! Не твой – его! Но я смирился бы, если бы ОНА любила моего брата. Вышеслав покрасивее меня был. И – острее на язык, я не спорю… Но Неждана любила меня, а к нему идти не желала. У нас была всего одна ночь! Ночь перед свадьбой… Мы любили друг друга, потом она поклялась Ладе и Сварогу. Потом – забеременела. Потом мой брат погиб в сражении с орингами и я, мерзавец, втайне был счастлив. Но Боги, они всегда зрят за нами, и Лада отняла у меня любую. Она умерла родами… Но я никогда не ненавидел за это Рудослава! Моего сына! Я любил его, как уже никого и никогда не полюблю. Да и поздно. Я – старик, этот поход – последний поход в моей жизни. Я ведь как хотел: после победы отдать власть Рудославу. С боярами сговорился, вече начал потихоньку настраивать… Теперь мой род закончен. Я уже не успею родить нового сына, да и не хочу. Поздно, всё поздно…

Повисла тяжёлая, звенящая как тетива от напряжения тишина.

-Ты мне первому это рассказываешь? – тихо спросил Лютень.

-Да… - мрачно ответил Буйслав, глядя в пол. – Знаешь, здесь нечем хвалиться. Всё же она была невестой брата!

-А Рудослав, он что-нибудь подозревал?

-Не думаю, - покачал головой князь-тур и седой оседлец, непослушно качнулся против движения. – Я воспитывал его сыном Вышеслава, изо всех сил старался, чтобы он гордился отцом.

-А мне кажется – знал! – медленно сказал Лютень. – Он очень любил тебя…

-…Не надо! – Буйслав вскочил, и в глазах его сверкнуло было безумие. Впрочем, тут же и пропало, старый князь устало опустился на скамью и несколько долгих мгновений неподвижным взглядом пробивал дыру в полу.

-Ладно, я не буду. – подумав, тихо сказал Лютень. – Что ты думаешь делать дальше?

Кожа громко заскрипела, когда Буйслав сжал огромные кулаки. Князь-тур ответил быстро, без раздумий:

-Что делать? Мстить! Ох, как же там всё будет гореть, когда я доберусь до этих проклятых номадов! Я не оставлю камня на камне от города или села, где они попытаются укрыться. Я сожгу дотла лес, если они укроются в его чаще! Мне не станет преградой даже море… Я не успокоюсь, пока не покончу с ними! Клянусь Перуном!

В подтверждение своих слов Буйслав выхватил из простых ножен нож и резким движением вспорол левую ладонь. Густая, тёмно-рубиновая кровь потекла по ней, покропила дорогой Дарийский ковёр… Рядом почти сразу потекла вторая струйка. Буйслав удивлённо вскинул взгляд.

-Я тоже клянусь! – тихо, и оттого торжественно сказал Лютень сжимая кулак, из которого обильно лилась его кровь. – Рудослав не успел мне стать другом, но он мог бы им стать… Я хотел этого! Номады заплатят мне за это!

Несколько мгновений они молчали, потом встали – разом, оба – старик и молодой.

-Пойду поднимать войска! – первым нарушил молчание Лютень.

-А мои уже готовы! – возразил Буйслав. – Я выступаю немедленно, а ты – догоняй!

На том и порешили…

Только Лютень покинул шатёр – грохоча сапогами и ещё от полога звонко велев подвести коня, как силы оставили Буйслав. Медленно опустившись на колени, он не стал сдерживать слёз, упрятав лицо в ладони и не слишком озаботившись тем, что его лицо теперь будет покрыто кровью.

-Ах, Рудослав, Рудослав, - прошептал князь, не сдерживая рыданий. – Сыночек…

11. Тархан Илепша, трибун Аникий Гай Терез . Форт «Шип Розы», берег Срединного моря. Раннее утро 15 дня месяца Березозола (по гардарскому месяцеисчислению).

Гардары и торинги взяли под себя почти всю Алтику. Почти. Но – не всю. Был на побережью Срединного моря одинокий форт, носящий громкое название «Шип Розы». Серые низкие стены вздымались словно из самих скал, на которых он стоял, гарнизон – три когорты стратиотов да банда акритов, был благоразумен и без нужды не высовывался за ворота, к которым вела единственная дорога. По нужде, кстати, тоже за ворота выходить не требовалось. Одинокий форт, вдали от селений, вдали от дорог. Базиликанцы вряд ли собирались всерьёз его оборонять, гардары либо забыли про его существование, либо предпочли не обращать на его существование внимания и сохранить таким образом бойцов для дел более славных. Так и жили – вокруг война, а главное событие за стенами «Шипа Розы» – жена трибуна Аникия, стратига форта, родила три дня назад мальчика. Назвали Филиппом Аникусом, карапуз славный и с таким голосом, словно с младенчества решил трибуном заделаться! Отец, которому до рождения первенца успело минуть сорок зим, седой, но крепкий муж немалого ума, все эти три дня ходил пьяный от счастья и протрезвел лишь тогда, когда минувшей ночью в ворота его форта постучал камчой смуглый до черноты, да ещё и черноволосый всадник. Номад, несомненно. За спиной у него нестройной колонной до самого подножья холма растянулась лента лёгкой конницы.

Трибуна, разумеется, ради такого дела выдернули из тёплой эдикулы[109], наконец-то получившей обитателя. Там кир Аникий постигал новую для себя науку – укладывал наследника спать. Пока получалось не слишком хорошо, но трибун – всем известно – славился своим упрямством. Никого не удивит, если через месяц малыш Филипп будет признавать только отца! Правда сиську ему всё равно мать будет давать. Героическая женщина! Сама решила выкормить!

Злой и враз промёрзший, Аникий поначалу был чересчур резок и даже наорал на часового, на самом деле ни в чём не повинного. Тот попытался оправдаться, получил добавку и заткнулся, обиженный. Потом чуть не досталось номаду, но он оказался ничем не хуже трибуна и не меньше четверти часа над дорогой и стеной крепчала миг от мига чернейшая и непристойнейшая пря. Потом трибун и всадник, назвавшийся тарханом Илепшей выдохлись и разговор пошёл вполне нормальный. На нормальных тонах. Впрочем, вполне возможно, тому причиной – севшие голоса. Результатом того разговора были раскрытые ворота. И – влившиеся в гарнизон форта четыре сотни номадов. Усталых, на усталых конях…