Том 3. Корни японского солнца - Борис Пильняк

В 1926 г. в Японию Пильняк ехал поездом через Сибирь. Затем Китай – Харбин (Пильняк читал лекции о советской литературе), Корея – март – «после голубых и отчаянных маньчжурских морозов», Фузан, Цусимский пролив, Симоносэ-ки, Токио. Горячая встреча со стороны пригласивших его представителей общественности и газет, а также Ничиро-гейдзю-цу – Японо-Русского Литературно-Художественного Общества.

Пильняк читает лекции, встречается с писателями, различными политиками, ездит и летает по стране. Он приглашен к императору и министру иностранных дел. Но он рассказывает на страницах книги не о своей деятельности.

Наблюдательный художник, Пильняк, несмотря на безъязычие, узнал многое. «О неслиянности душ Востока и Запада» писалось, начиная с Киплинга, достаточно, однако Пильняк находит здесь свое: «Европейцы-идеалисты горячо утверждают, что весь Запад, вся западная культура, окончательно ненужная Японии, враждебная ей, чуждая, – взята японским народом, как маска, – японский народ замаскировался на столетье, чтобы броней Запада – этот же Запад откинуть». Он удивляется, что в такой красивой стране, при всеобщем тяготении, любви народа к красоте, к эстетическому оформлению быта, традиций – такие ужасные, уродливые боги. Любуется пейзажами и одеждой японцев. Изучает их нравы, своеобразный быт.

Но Пильняка интересует главным образом не экзотика, хотя он и отдает ей дань. «Больше, чем Фудзи, я кланяюсь – другому».

Он замечает, что «у японцев – колоссальная организованность и работоспособность». «Я смотрел кругом и – кланялся человеческому труду, нечеловечески человеческому». «Вот что покоряло меня: я видел, что каждый камень, каждое дерево охолены, отроганы руками от долин до отвесных обвалов». Тому, как японцы «охолили» свою природу, «на шесть седьмых» занятую «горами, скалами, обрывами, камнем», посвящено немало вдохновенных страниц. «Япония не имеет ни своего железа, ни каустики, ни нефти, ее уголь не коксуется <…> и тем не менее Япония – великая держава. <…> Воля японского народа есть та необыкновеннейшая рента, организованностью своей создающая национальные богатства и национальную мощь».

В частности, японцы строят всегда по последнему слову техники и это последнее слово еще улучшают. Это подмечено Пильняком еще в 1926 году. Считается ведь, что такая стратегия была избрана японцами после второй мировой войны. Пильняк свидетельствует: значительно раньше. К тому же «японский народ из всех философских учений берет практические сентенции». Японской философией является философия практицизма. «Дешевый труд и тот принцип, что новый завод всегда строят по последнему слову техники», дали японцам возможность «бороться с европейцами». «И решающим фактором в этой борьбе, конечно, была старая культура воли и нервов Японии». В 1926 году Пильняк обращает внимание читателя на «новое солнце, которое поднимается в Японии».

Понятно, что солнце, поднимающееся в Японии, а не в СССР, а также то обстоятельство, что для успехов в строительстве недостаточно одной классовой теории, а нужны еще культура и воля, обрекали книгу на официальный остракизм, что и случилось. И это несмотря на то, что книга написана художником, кем Пильняк оставался всегда, о чем бы ни писал.

«Восточная экзотика настолько задурманила писателя, все по-прежнему претендующего открывать Америки на кораблях афоризмов и парадоксов, что его голос, похожий на невнятные изречения пифии, едва доносится сквозь дымящуюся завесу словесных благовоний, принимающих порой причудливо-красивые формы, но неизбежно непонятных, произвольных, надуманных и претенциозных… Острый дар наблюдения (хотя и не умеющий на беду ухватиться за главное, основное звено) тратится так бесплодно, не используя предоставленной ему возможности. Картины современной Японии читатель, по Пильняку, не получит именно потому, что, несмотря на отдельные (уже традиционные!) фразы о гении, машине, падении стен национальных культур и т. п., Япония дана здесь „над временем“». («На литературном посту», 1927. № 7).

Особенно интересно это читать сегодня, когда время прошло и Япония стала тем, чем она стала. Впрочем, пусть читатель судит сам.

Констатируя, что японцами сделано гораздо больше для изучения нашей культуры, чем нами – японской, Пильняк старался возместить этот пробел. Сотрудничая в Японо-Русском Литературно-Художественном Обществе, в газете «Осака- Асахи-Симбун» и журнале «Кайзо» (журнал этот посвятил Пильняку и его приезду целый номер), он ездил по Японии, вникая в неясные для него, но привлекательные своей непохожестью на что-либо до сих пор виденное обычаи и традиции. Ему дарили картины, он посетил многие театры и художнические объединения. В Японии в 1926 году он впервые увидел помост, переброшенный через весь зрительный зал к рампе, много позже повторенный Н. Охлопковым в театре Маяковского, и вращающуюся сцену. Впечатлений было много. О них по приезде в СССР он рассказал в первоначальном варианте художественных очерков «Корни японского солнца» – «Дневники с Синею», читал лекции, выступал в различных аудиториях.

Пильняк и в дальнейшем поддерживал дружеские связи с японскими писателями и деятелями культуры. В Токио он познакомился с проф. Йонекава, переводчиком русских писателей, в том числе и Пильняка. Позже в СССР на гастроли приехала его сестра – музыкант Фумико Йонекава. Она жила в доме Пильняка. В архиве писателя хранятся письма и визитные карточки многих японских писателей, с которыми Пильняк поддерживал литературные и дружеские связи. Все это в конечном результате и привело его в застенки НКВД, где в пышном букете обвинений (такой своеобразной икебане) – терроризм, организация заговора, контрреволюционная деятельность – был и дальневосточный цветок – шпионаж в пользу Японии.

Что касается проф. Йонекава, то его сын прислал мне, сыну Пильняка, фотографии наших отцов, в том числе и на выставке Варвары Бубновой, русской художницы в Японии, оказавшей на японскую живопись никем не оспариваемое влияние, и сохранившуюся в их семье рукопись «Повести непогашенной луны» с пометками и мелкими правками Пильняка, переданную тогда, в 1926 году, проф. Йонекава для перевода. В «Корнях японского солнца» Пильняк пишет о нюбай – теплом июньском дождичке. Как раз в это время в Москве должен был выйти майский номер «Нового мира» с «клеветническим» произведением – «Повестью непогашенной луны». Он и вышел, но тираж издания был сразу конфискован. В Москве в отсутствие автора разразился скандал. Пильняк передал машинописную копию для перевода, конечно, до скандала. Теперь эта копия – все остальные были уничтожены в 1937 году – стала автографом. В Японии журналисты, по свидетельству самого Пильняка, осаждали его в связи со скандалом в Москве.

Это все – к той атмосфере, в которой проходила поездка.

«Корни японского солнца» не были забыты. Как только воспоследовала реабилитация Пильняка, в работах о Японии вновь стали появляться ссылки на его книгу, цитаты из нее. (Вс. Овчинников, Н. Федоренко и др.). Подчеркивались неизменные особенности Японии, подмеченные Пильняком.

Из Японии в том же 1926 г. Пильняк поехал в Китай. «Китайская повесть» создана сразу за «Корнями…»: 29 октября 1926 года закончены «Корни японского солнца», а уже 7 февраля 1927 г. – «Китайская повесть». Это тем более удивительно, что в упомянутых книгах описаны два совершенно разных мира, хотя и лежавших рядом, хотя и взаимо-влияющих и близких по культуре. Организованнейшая волевая Япония дредноутов и передовой технологии и хаотический Китай, расколотый на отдельные провинции, в которых безраздельно правят маршалы. Они ориентируются: один – на японцев, другой – на англичан и американцев, еще двое – на СССР.

Хунхузы, пушки, толпы, поезда с мешочниками, шелуха, нищие, пыльные и грязные драконы после рафинированнейшей, в хризантемах и храмах, Японии.

Но, может быть, так и надо. Может быть, именно при таком противопоставлении и чувствуешь, сколь разнолика Азия, а вернее сказать, сам земной шар.

К этому примыкает еще третий мир – Россия, к которой Пильняк то и дело возвращается. Нет, это не обязательная ностальгия, ставшая общим местом в книгах о загранице. Пильняк связан с Россией тысячью нитей, он вспоминает ее по разным случаям – Заволжье, Коломну, Саратов, «В Москве сейчас семь утра», «А в Москве прохлада десяти часов утра». Вспоминает картины природы, столь отличные от того, что он видит за окном посольского квартала, где китайцы, и мужчины и женщины, ходят с веерами: «В России сейчас прозрачные ясные дни. За городом раздвинулись просторы, поля лежат сжатые, опустевшие, грачи собираются стаями и над перелеском летит воронья свадьба. Месяц выходит рано, долго висит в ненадобности, потом обмерзает ночью – или согревается ею, – и тогда из лесу выходит волк, бесшумно идет опушкой, не шелохнет опавшего листа. Пустые сумерки были очень долги. Волк долго лежал в овражке. Зайцев не слышно, они ушли в поля». Тоска по России, которую он не видел уже несколько месяцев, конечно, чувствуется. Но кроме того и скорее всего эти мысли о России возникают потому, что подсознательно Пильняк сравнивает с ней то, что видит, примеривает узнанное к ней.