Первые шаги - Татьяна Назарова

— Руку, уста! — сказал он, смеясь. — Теперь так тебя будут звать по всем нашим степям. Любая кличка здесь прирастает накрепко к человеку, становится известна всем.

Жамиля, жена Сатая, уже хлопотала у котла, готовя кушанье для гостей. Сатай разговаривал с Мамедом, а Бостан черными как уголь глазами бесцеремонно разглядывал Григория.

«На Акшаша походит, только голова кудрявая, и белых волос совсем нет, глаза серые, острые», — думал он И неожиданно громко сказал:

— Откыркуз.

Все оглянулись на него, а Трофим звучно захохотал.

— Ай, Бостан! Ну и мастер ты клички придумывать! Знаешь, как он тебя назвал? «Острый глаз». Честное слово, хорошо! — смеясь, сказал Мокотин Григорию.

— Будем звать его «откыркуз». «Уста» — плохо, пристав догадается, — говорил уже серьезно Трофим. — А так лучше: пусть-ка господин Нехорошко догадается, кто это остроглазый.

— Лестная и удобная кличка! — отозвался Григорий, доброжелательно глядя на молодого казаха.

— А Акшаш больше нет? — спросил его Бостан, осмелевший от общих одобрений.

— Он скоро уедет. Я вместо него буду работать в той же мастерской. Ко мне будешь приезжать. По-русски говоришь, а там и я ваш язык выучу, — ответил ему Григорий.

Жамиля принесла таз и кувшин с водой — мыть руки, мясо сварилось. Окончив обед, Мамед с хозяином ушли к друзьям. Жамиля пошла во двор убирать скотину, гостей оставили наедине.

Трофим жадно слушал рассказ Григория о новостях в России, о работе подпольщиков в Петропавловске, Акмолинске, Родионовке… Потом сам рассказывал о казахах.

— Я еще до ссылки хорошо знал жителей степей. Они, бедняги, во многом настоящие дети: простодушные, искренние, гостеприимные. Сделай им добро — век не забудут, а вот зло легко исчезает из их памяти. Плохо то, что сознание сковано родовыми обычаями. Бай для большинства из них — старший родич, глава рода. А этот «родич» дерет с них три шкуры, не стесняется, — с живостью говорил казак. — И все же беднота начинает понимать свои интересы, — продолжал он убежденно. — Первые помощники революционеров среди них — это акыны, джерши. Акыны сами сочиняют свои песни. Есть один акын, Джамбулом зовут, — его по степям хорошо знают. Он уже стар, сам вырос в батраках, — хорошие песни складывает, их потом разносят по всем аулам, и песни многих заставляют понимать, что баи — их враги, а не родичи.

Мамед — джерши, он поет песни, сложенные его отцом, старым Джаксыбаем, кое-что добавляя от себя. Киргизы любят петь и слушать песни… Думаю, что и сегодня Мамеда заставят петь, я тебе переведу слова, и ты своими глазами увидишь действие песни на слушателей…

Григорий, лежа на кошме, с глубоким вниманием слушал рассказ Мокотина. «Замечательно знает быт населения края, потому и любят его киргизы», — думал он. Четвертый год не дают уездному начальнику напасть на след Трофима…

Вечером землянка братьев была до отказа набита народом. Мамед, сидя на почетном месте, под аккомпанемент домбры пел песню своего отца. Трофим, полулежавший около Григория, переводил ему слова песни. Внезапно он приподнялся, вслушиваясь.

— Понимаешь, Мамед поет о Карпове с Кирюшей, как они, подобно батырам, вынесли муки, но не рассказали тайны своих друзей, братьев — русских и казахов, — прошептал он взволновано Григорию. — Но слушай, слушай! — забыв, что, Григорий не понимает, вдруг горячо зашептал Трофим.

Потапов слышал, как вдруг зазвенел голос певца, и, глядя на взволнованные лица слушателей, не просил перевода. Горящие глаза, радостные вскрикивания говорили ему, что певец импровизирует о чем-то особенном.

Когда смолкли последние звуки песни и слушатели оживленно заговорили, Мокотин сказал Григорию:

— Сейчас родилась замечательная легенда о живых людях. Мамед пел в конце о том, что через семь лет сюда, вместе с Федором, придут русские батыры, освободят бедняков от баев и царских чиновников, и призвал всех готовиться к их встрече…

…От зимовки до рудников ехали всего двое суток. Возле казахских землянок Григорий слез, и «слесарь Клим Галкин» пошел с мешком по рудничному поселку искать временную квартиру, на ходу покрикивая: «Кому ведра, замки починять…»

Его окружили женщины и помогли устроиться на постой в саманной землянушке, недалеко от рабочих бараков. Бостан остановился у своих родичей в казахских землянках.

— Когда, милок, начнешь работать-то? — спрашивала Григория хозяйка квартиры. — У нас ни купить, ни починить ведро аль чугунок негде…

— Тебе хоть сейчас починю, коль кусок жести найдешь, а другим — завтра с утра. Чего время терять! — весело ответил Григорий и спросил: — Муж-то где работает?

— Шахтером, — ответила хозяйка и загоревала: — Где жести-то взять? Михей бы нашел, да вернется поздно…

— Ничего, хозяюшка! Починю утречком, а пока пойду посмотрю ваш поселок. Таких еще не видел, хоть много сел прошел, — сказал Потапов.

— Да голодный, поди…

— Вечером с хозяином чайку попью, может, и шкалик раздавим, — засмеялся Григорий, выходя из дома.

До гудка, возвестившего, что рабочий день шахтеров окончен, Потапов оглядел весь поселок, и когда шахтеры потянулись к своим квартирам, он оказался перед бараками русских рабочих.

Исхака и Топоркова Григорий заметил еще издали и, двинувшись им навстречу, затянул:

— Кому ведра, чайники чинить…

Иван, услышав его голос, вздрогнул и, что-то шепнув Исхаку, прибавил шагу. Того в это время позвали от казахских землянок:

— Исхак, гости ходи к нам, приятель приехал, — кричал пожилой казах. Кокобаев повернул на крик, а Иван, подойдя к Потапову, сказал:

— Заходи, друг, в барак. У наших хозяек жестянщику работы много найдется.

Они вместе вошли в широкие двери, и скоро Григорий сидел среди обитателей Ивановой комнаты, как звали все жители барака огороженный угол, в котором жили Топорков, Исхак и еще шестеро шахтеров, входивших также в подпольную организацию. Когда проходили по коридору, Григорий шепнул Топоркову:

— Меня зовут Климом Галкиным.

Тот понимающе кивнул головой.

— Товарища Клима я давно знаю, — сказал Топорков шахтерам. — Сейчас он нам скажет, надолго ли прибыл, и договоримся о следующей встрече. А ты, Александр, — предложил он молодому шахтеру, — пойди по бараку, объяви хозяйкам: приехал жестянщик, пусть готовят работу. Ты где стал? — спросил он Григория.

— В крайней избенке. Хозяин шахтер, зовут Михеем. Я еще его и не видел, — ответил Григорий.

Шахтеры, переглянувшись, нахмурились.

— Ох, и попал же ты! — сморщился Иван. — Пьянчуга, и ребята подозревают его в том, что он бегает с доносами. Уйти без причины теперь нельзя: еще учует, в чем дело…

Григорий почесал затылок и неожиданно для всех рассмеялся.

— Что поделаешь, конечно, такого не предвидел, но Антоныча охраняет «приятель» городовой, а мне придется приспособиться к шпику, — сказал он. — Шкалика на вечер ему хватит?

— Хватит, не сумлевайся! — проговорил высокий сутулый шахтер, вставая с нар. Выдвинув деревянный сундучок, он достал четвертинку и подал Григорию.

— Угости сегодня, да сам повеселее приди к нему — сразу подружитесь.

— Ладно, коли так, — согласился Иван. — Оно, может, и лучше. Кто подумает, что подпольщик у Михея стоит? У нас ведь здесь сейчас пристав живет, все нюхает, следы Трофима ищет. Встретимся мы завтра ночью у мастера Лескина. Слыхал про него?

Григорий утвердительно кивнул головой: Дмитрий рассказывал.

— Жена Андрея Ольга у пас пропагандист среди женщин. Завтра она придет перед вечером за тобой, позовет замок открыть, ключ потерян, — сказал Иван. — А сейчас вон к тебе заказчицы идут, — прислушиваясь, добавил он.

Из коридора послышались женские голоса, перебиваемые басом Александра.

— Для вас, хозяюшки, специально зазвали. Все барахло вам перечинит, — гудел он дружелюбно.

Григорий пошел к выходу.

— Здравствуйте, раскрасавицы! О, да вас тут не мало. Коль по ведру да по чайнику принесете — и то не даром ехал. Может, и замок у кого есть починить?

— Всего найдется! А где работать-то будешь? Железо на донышки к ведрам нести аль у тебя есть? — наперебой заговорили женщины.

— С утра завтра начну возле Михеевой избы. Жести несите, у меня магазин мал, всего торбочка, — балагурил Григорий. — Пусть мужья расстараются. Годятся и старые ведра…

Когда Григорий вернулся на квартиру, хозяин, угрюмый, рыжий мужичонка, сидел уже за столом.

— Здорово, хозяин! Против гостя не возражаешь? — заплетающимся языком заговорил слесарь, снимая шапку и вытаскивая из кармана шкалик.

Михей, увидев водку, сразу оживился; бесцветные, узкие глазки его явно повеселели…

— Пошто возражать? Садись, щец хозяйка плеснет.

— Можно! — плюхнувшись на скамью, согласился Григорий. — Выпить — выпил, а щец — можно, — и, придвинув к хозяину шкалик, предложил: — Приобщись, сердце греет!