Киномания - Теодор Рошак

Что же касается разговоров о всеобъемлющем исследовании Саймоном насилия в Америке, то этот фильм — не более чем ряд скоротечных налетов со стрельбой на маленькие лавочки, а банда юных оборотней занимается этим не ради денег, а из чисто каннибальских побуждений; Клер довольно беспечно заявляла, что подобный фильм вполне мог бы поставить «Мак Сеннет по сценарию Сэмюэла Беккета{339} и маркиза де Сада{340}». Конечно, для Клер такая стилистическая и жанровая эклектика была абсолютно недопустимой. Но ее неприятие было выдержано в довольно лестных тонах.

По слухам [писала она], сценаристу и постановщику Данклу нет и восемнадцати. А это могло бы вселить надежду на то, что со временем его недоразвитое нравственное и эстетическое чувство сравняется с его практическими навыками. Но в данном случае надежды, вероятно, тщетны. В его фильмах уже чувствуется изощренность ранней гениальности, если говорить о теме зла и насилия. В этом отношении он преждевременно отказался от детских забав в пользу пагубной виртуозности. И он, и все мы вполне можем оказаться жертвами того, чем он так блестяще владеет: сведенной до нуля способности к состраданию.

Эта рецензия навела меня на мысль написать Клер о моем знакомстве с Саймоном. О сиротах я ей почти ничего — вообще ничего — не сообщал. Помимо прочего, я все еще считал, что вряд ли смогу сказать ей о кино что-нибудь такое (даже о Саймоне), чего она уже не знает. Судя по ее рецензии, Клер видела и другие его фильмы. А спрашивал я вот о чем: не видит ли она какой-нибудь связи между Саймоном и Каслом? Два месяца спустя я получил от нее привычный короткий ответ. «Конечно. Поостерегись. С любовью. Правда». А после этого шла приписка. «Она миленькая, она умненькая и молоденькая… и я ее ненавижу. Но все равно поцелуй ее от моего имени. Черт возьми!»

Это относилось к Жанет, которая, как я уже знал, вскоре после ее приезда из Парижа встретилась как-то раз на вечеринке в Нью-Йорке с Клер. Между ними сразу же завязался живой, дружеский разговор, который стал еще теплее, когда Жанет обмолвилась о своих отношениях с Сен-Сиром и их злополучном завершении. После этого они долго и оживленно сплетничали. Но когда Жанет сказала, что знакома со мной и собирается меня отыскать, температура вдруг упала до абсолютного нуля. Жанет в связи с этим пребывала в недоумении до тех пор, пока я ей не сообщил, что мы с Клер были любовниками.

— Но она за три тысячи миль, — возразила Жанет, — И даже на письма твои не отвечает. Откуда же такая ревность? И потом, — добавила она, словно для того, чтобы пожурить меня, — она для тебя слишком стара. А может… я для тебя слишком молода?

Нет, сказал я. Возраст у всех и для всего самый подходящий. И конечно, у Клер нет никакого права меня ревновать. Но в глубине души я был ей благодарен за эту ревность.

Я дал Жанет рецензию Клер на «Дерби уничтожения»; Жанет сказала, что та слишком уж снисходительна.

— Я бы ни слова доброго не сказала о его фильмах, и уж тем более об этих кошмарных пулевых отверстиях.

Я показал рецензию Саймону, но, к моему удивлению, он не смог ее прочесть. Оказалось, что у парня дислексия, и с печатным словом он борется так же, как и с устным. Поэтому я прочел ему то, что написала Клер. Он зарделся от удовольствия.

— Ей п-п-п-онравились пу-пу-пу…

— Пулевые отверстия. Да, кажется, понравились, — вздохнул я.

Он попросил меня прочесть этот пассаж еще раз — «о п-п-помойной яме». Я прочел. Он тоже воспринял это как комплимент.

Наконец я положил рецензию перед братом Юстином, который внимательно ее изучил. Я сказал ему, что рецензия Клариссы Свон — это настоящий прорыв. Он это понял и принял с удовольствием.

— Хотя, мне кажется, что, на ее вкус, образный ряд Саймона слишком жесток.

— Что ж, можно сказать и так.

— Может быть, когда она прочтет то, что напишете о Саймоне вы, ее мнение изменится к лучшему.

— Сомневаюсь. Первое мнение Клер и есть ее окончательное мнение.

Должен признать, что к этому времени (месяцев шесть спустя после моего первого визита в школу святого Иакова) мои отношения с братом Юстином значительно похолодали и грозили вообще замерзнуть. Я уже давно понял, что ему больше нечего рассказать мне о Максе Касле. А когда я спросил его, когда мне можно будет поговорить с братом Маркионом, его предшественником, меня ждал неприятный сюрприз.

— Поговорить с ним? Нет-нет, это невозможно.

— Но помнится, вы говорили, что он сможет ответить на мои вопросы.

— Мы можем ему написать.

— Вы хотите сказать, его здесь нет… он далеко?

— Я этого никогда не говорил, но он в Альби. В уединении. Понимаете, он стал одним из наших старейшин. Но может быть, он и захочет вступить с вами в переписку. Правда, гарантировать это я не могу. Но если вы дадите мне письмо, я с удовольствием переправлю его и поддержу вашу просьбу о получении информации.

Я дал понять брату Юстину, что сильно разочарован. Тем не менее я набросал письмо, прося брата Маркиона рассказать все, что он помнит о Касле. Мне не дали никаких оснований рассчитывать на то, что ответ будет получен скоро. Так оно и случилось. Два месяца спустя я попросил брата Юстина написать напоминание.

Еще сильнее меня разочаровывали наши дискуссии о катарах и их связях с сиротами. Я чуть ли не начал восхищаться тем, с каким искусством брат Юстин умеет уходить от ответов. Он утверждал, что после крестового похода наступила длительная мрачная эпоха, во время которого катарская церковь (или то, что от нее осталось) исчезла из вида. Этот невидимый период продолжался около четырех столетий, и вот в конце семнадцатого века церковь вновь всплыла на поверхность в Цюрихе как сиротский приют. После этого сиротские приюты стали возникать повсюду, где существовала религиозная терпимость: в Голландии, в Англии, в некоторых просвещенных княжествах Германии. Два старейших ныне учреждения были основаны в начале восемнадцатого века в Новом Свете — в Пенсильвании и на Род-Айленде. Еще век спустя орден распространился на Ближний Восток, в Латинскую Америку, Индию.

— Но почему сиротские приюты? — Я задал этот давно интересовавший меня вопрос, рассчитывая, что ответ на него может быть дан вполне удобоваримый.

— Это же очевидно, разве нет? — ответил он. — Милосердие. Спасение детей.

Что на это можно было возразить? Но я не поверил его ответу.

— А у вашей церкви есть приверженцы во втором, в третьем поколении?

Он изобразил глухого.

— Что?

— Дети, рожденные в рамках церкви. Ну, у которых родители, бабушки и дедушки были катарами?

— О да. Все наши дети были усыновлены или удочерены членами церкви.

— Все?

— Да. Наша политика состоит в том, чтобы помещать их в благоприятную обстановку.

— А у кого-нибудь из них есть братья или сестры, рожденные в катарских семьях?

— Да, часто в этих семьях есть другие дети.

— Собственные.

— Конечно.

— Я имею в виду, рожденные в этих семьях.

— Но ведь это не единственный способ иметь собственных детей.

— Но я говорю именно о нем.

Он недоуменно смотрел на меня, словно никак не мог понять, о чем я веду речь. Мне пришлось тактично несколько раз повернуть этот вопрос и так, и этак, прежде чем удалось прояснить ситуацию. Все сироты — это приемные детьми последователей церкви во всем мире. Но ни один из этих сыновей или дочерей не был биологическим ребенком этих родителей. Каждый из членов церкви когда-то был сиротой, потому что ни у кого из членов церкви никогда не было своих биологических детей. Брат Юстин так не сказал, но то был единственный возможный вывод, напрашивавшийся из его слов. Решив стать «евнухами во имя Господа», катары не желали иметь никакого отношения к деторождению.

Несмотря на всю скрытность брата Юстина, в сравнении со мной Жанет могла бы счесть его просто фонтаном информации. Я не считал возможным посвящать ее в мои изыскания. Поэтому я лавировал между ложью и уклончивостью, между уклончивостью и ложью. Но ни то, ни другое у меня не получалось убедительно. Неудивительно, что ее терпение было на исходе, и она это не скрывала. Сколько еще времени собираюсь торчать я при «этом маленьком уродце»? «О чем вы можете так долго болтать?»

— Ты уже по три раза пересмотрел все его фильмы.

— По четыре, — поправил я ее, — А некоторые — по пять.

— Зачем?

— Я от него узнаю о новых интересных приемах, — солгал я.

Она беспомощно пожала плечами, после чего изрекла мрачное предупреждение:

— Тебе вредно глотать его фильмы в таких количествах.

Интересно, что она имеет в виду, спрашивал я себя. Но она только повторяла: «Тебе это вредно». Правда, говорила она это со страстной убежденностью. И еще конкретнее: она сообщила мне, что ее начинают утомлять уикенды, которые я провожу вдали от нее, и вечера, когда я торчу в университете со своими книгами. Я просто бесстыдно ею пренебрегаю. Вряд ли я мог ее упрекнуть за это недовольство. А она ставила меня в известность о том, что на ее свободные часы есть масса претендентов. Она не скрывала, что благодаря своей работе притягивала к себе агрессивный интерес множества мужчин. Время от времени она за завтраком совала мне через столик вызывающие записочки. «Вчера вечером Уоррен Битти{341} хотел отвезти меня домой». «Ричард Гир{342} приглашал меня на предварительный просмотр вместе с ним».