Лик Победы - Вера Камша

– Монсеньор, – предводитель снял шляпу, это таки был Никола. – Вы целы, слава Создателю…

– Леворукий и все кошки его! – Эпинэ обвел глазами разбойников, один за другим снимавших свои тряпки и превращавшихся в солдат гарнизона. – Что здесь происходит?

– Кузена вашего спросите, – Никола сплюнул в сторону притихшего пленника.

Кузена? Этот заяц его кузен? Его же не было, хотя Амалия что-то говорила про Жюстена… А, он должен был вернуться к обеду. Выходит, вернулся…

– Робер, – замяукал родственничек, – я… Я не хотел…

Чего не хотел? Лэйе Астрапэ, как же люди мешают друг другу жить!

– Монсеньор, – Никола перезарядил пистолет и сунул за пояс, – пусть господин Жюстен расскажет, что он тут забыл.

– Пусть расскажет, – повторил Иноходец, чувствуя себя внутри таким же пустым, как высохший придорожник.

Двое солдат восприняли слова Робера как руководство к действию и хорошенько встряхнули свою жертву. Надо приказать, чтоб отпустили… Проклятье, он уже ничего не соображает.

– Отпустите его!

– И то, – откликнулся один из солдат, кажется, именно он вчера срубил у чучела «голову», – куда ему деваться.

Руки разжались, Жюстен, шатаясь, сделал несколько шагов, из носа у него шла кровь.

– Сядь и запрокинь голову. Вода у кого-нибудь есть?

– Обойдется!

Правду говорят, все повторяется. И при этом выворачивается наизнанку. У горы Бакра Робер Эпинэ выглядел не лучше кузена. Ворон вытащил его, он вытаскивает Жюстена, только Алве никто не перечит.

– Сходите к речонке, – раздельно произнес Робер. – Принесите воды.

Солдат спешился, сунул поводья товарищу, исчез в зарослях. Жюстен судорожно всхлипнул и схватился за горло. Сейчас стошнит. Щенок… На кой он сдался Никола?

– Монсеньор, – капитан Карваль был невозмутим, как бакран, – лучше я расскажу. От крысенка толку, что от рыбы песен.

– Говорите! – наверняка какая-нибудь гадость. Разве может в наше время случиться что-нибудь хорошее?

– Монсеньор, мы узнали, что на вас будет засада.

Никола говорил коротко и четко. Он был офицером и не имел обыкновения ходить вокруг да около, подстилая соломку себе и начальству. Хотя при чем тут соломка, Колиньяры для него «навозники», сиречь мерзавцы. Честный капитан еще не понял, что дерьмо найдется в любой конюшне, старой ли, новой ли. Хотя в старой, пожалуй, дерьма побольше.

– Драгун привел он, – Никола явно брезговал называть имя Жюстена Марана, – за ними и ездил. Только барон этот рыбоглазый сказал, что вас могут помиловать, вот Амалия и решила устроить вам побег и послать засаду. Роща-то, вон она, мимо не проедешь. Мы, как узнали, чуть не рехнулись… Думали, конец вам…

– Я поехал в объезд, – бросил Робер, – мне не нравилось это место.

Его спасли пегая кляча и страх. Если б он не струсил, лежал бы на дороге, и не все ли равно, спустили бы Райнштайнер и Никола с кого-нибудь шкуру или нет. Иноходец устало вздохнул и обернулся к кузену:

– Это правда?

Тот только голову опустил. Значит, правда. Ну и что прикажете с ним делать?

– Что с засадой?

– В Закате, – зло бросил капитан. – Этот в сторонке был, чуть не удрал, да Создатель не попустил.

Создатель? Или Леворукий? А скорей всего, дурной случай, что играет нашими судьбами и никак не наиграется.

– Монсеньор, возвращаться пора. Светает уже. Пока доедем.

Возвращаться? Куда? В объятия к драгунам? Ойген ему зла не желает, но раз он вырвался, то будет решать за себя сам…

– В Эпинэ все в порядке, – капитан понял его молчание или решил, что понял, – черно-белые хорошо уснули – не проснутся!

– Что?!

– А то, – вмешался какой-то сержант, – что порезали мы эту сволочь. Давно пора было! Хватит, погуляли!

– Всех? – Робер не узнал своего голоса.

– Надеюсь, – Никола поправил плащ. – Мы, как узнали, за вами кинулись, ну да в Эпинэ, слава Создателю, солдат не два десятка. И у слуг руки тем концом вставлены.

Так обычно и начинается. Порезанные драгуны, повешенные сборщики, сожженные склады. А потом приходят королевские войска и в свою очередь вешают, жгут, режут. Бедная Эпинэ… Закатные твари, ну почему так вышло? Воистину, преданность бывает хуже подлости, а наивность страшней любого расчета.

– Поехали, монсеньор.

А что ему остается? Бросить тех, кто его спасал, на произвол судьбы и удрать?

– Оттащите лошадь с дороги и едем.

– Будет сделано…

Будет сделано… Да уж наделали делов, четырьмя ведрами не вычерпаешь!

– А те, в роще?

– Я приказал сбросить всех в овраг.

– Хорошо.

И впрямь хорошо. Прямо-таки изумительно. Ночи стоят холодные, но днем солнце припекает по-летнему. Да и лисы осенью наглеют. Придется хоронить…

– Готово!

– Едем.

Кто-то подхватил трясущегося Жюстена и водрузил перед собой. Робер не мешал – он слишком устал. Кони двинулись строевой рысью, отряд въехал в рощу. Здесь не было пегой лошади, только овраг, в который побросали трупы. Небо светлело, из облепивших вековые деревья гнезд с пронзительным карканьем взлетали птицы. Почему они орут на рассвете и на закате? В башне из сна тоже были птицы – черные, большие, много больше этих…

Деревья расступились. Разгоралась заря; на алом полотнище опять чернели башни Эпинэ, повторяя вчерашний день, день, когда он нашел и потерял мать.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

«ОТШЕЛЬНИК» [80]

Нелегко разглядеть, чем вызван честный, искренний, благородный поступок: порядочностью или дальновидным расчетом.

Франсуа де Ларошфуко

Глава 1

Эпинэ. Сакаци

«Le Cinq des Êpêes & Le Valet des Bâtons & Le Chevalier des Êpêes» [81]1

У моста стояло семейство Роже. Конюх нацепил старый шлем и кирасу, и где только нашел – таких не носили самое малое лет пятьдесят. Внуки старика тоже вооружились до зубов, хотя Иноходец отнюдь не был уверен, что юнцы представляли, чем рапира отличается от бастарды. Над воротами и над крышей дворца развивались боевые стяги Эпинэ, без сомнения, также извлеченные из арсенала. Да, обитатели замка времени зря не теряли!

Роже гордо стукнул древком допотопной алебарды о землю, приветствуя возвращающихся. Ворота величественно распахнулись, даже не скрипнув. Успели смазать – надо же! Повелитель Молний подавил вздох и изобразил рукой нечто вроде приветственного жеста. Получилось совсем по-кагетски, но Роже расцвел. Дракко, за какими-то кошками преисполнившийся воинского духа, изогнул шею и принялся бить копытом. Вот уж воистину, куда конюх – туда и конь. В воротах возник Леон Дюварри – от теньента за хорну несло чувством выполненного долга, и Роберу стало страшно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});