Заговор обезьян - Тина Шамрай

Листая для вида какой-то журнальчик, он всё стерёг момент, когда вернется библиотекарь. Вернулась! Но вместо светлых кудряшек над кафедрой теперь возвышалась замысловатая причёска. Всё остальное тоже было другим: вместо юного личика — смуглая женщина с холодным взглядом, она была похожа на постаревшую среди книжной пыли Кармен. Просить что-то у такой особы казалось безнадёжным делом.

— Извините, можно телефонную книгу?

— Телефонную не выдаём, — сухо отозвалась Кармен, перебирая тонкими пальцами карточки в каталожном ящичке. Он ещё растеряно топтался, когда Кармен, не поднимая головы, продолжила:

— Вот у нас культурное место, а знаете, какие бывают читатели? Вырвут страницу, и что тогда?

— Что? — переспросил он.

— Информативная ценность издания будет утрачена, вот что. Читатели совершенно…

— Но разве я попросил что-то ценное?

— Вот вы не понимаете, а мы отвечаем за сохранность фонда.

— Да, тяжёлая у вас работа.

— Нет, я справочник выдам. Но только вы за этим столом сядьте, чтобы я видела…

Пришлось согласиться: ну, хорошо, хорошо, он сядет за этот стол, но через минуту и пожалеть: зачем он ввязался в этот разговор, привлёк внимание. Сейчас Кармен вернется и будет стеречь его, а то он, такой-сякой, возьмёт и вырвет дивные страницы из раритетного справочника. И опознать его будет минутным делом, когда его фотографии здесь в разных изданиях. И ответ на вопрос журнала выйдет самый банальный. Сейчас его может убить профессиональная библиотекарская память, а то и какой-нибудь зоркий читатель! Вот тот дедушка с лупой у окна. Надо уходить и немедленно! Он уже поднялся, собираясь покинуть сие культурное место, но тут вернулась та первая, молоденькая, в руках у неё был толстый потрёпанный том. Справочник?

— А тот библиотекарь, что была только что? — с тревогой спросил он. Куда это она пропала? Узнала, пошла звонить?

— К Аиде Викторовне муж пришёл, — улыбнулась девушка. Ну да, у Кармен есть свой Хозе, ревнует, наверное, к библиотечному фонду. Нет, нельзя так, остановил он себя. Злиться зачем? Женщина-то в чём виновата…

— Это вы заказывали справочник?

— Да-да… Вы не волнуйтесь, я ничего с ним не сделаю.

— Ой, да что волноваться? Смотрите, не жалко…

Он быстро нашёл несколько телефонов, и тут же выписал в свежий блокнот, но телефона штатовского консульства не было. Секретный объект? И неожиданно для самого себя заискивающе попросил:

— Вы не разрешите, воспользоваться вашим телефоном? Я сделаю только один короткий звонок.

— Ну, если только… — девушка замялась, но подняла телефон наверх кафедры. — Если только не иногородний, хорошо?

— Нет, не иногородний! Понимаете, срочно нужно позвонить… в пределах города.

И не успел он набрать шесть цифр, и как грубоватый мужской голос заученно выдал: «Служба информации! Вас внимательно слушают и записывают». Он назвал фамилию журналиста, и голос, прорычав: «Давно нас покинул!», отключился. Вот тебе, бабушка, и юркни в дверь! Но это следовало ожидать. Он уже годы и годы, как выброшен из живого контекста и жизнь застыла и не менялась — у других она насыщена событиями и переменами. Не понимать этого мог только такой, зацикленный на себе субъект, как он.

И, пребывая в растерянности, всё твердил себе: надо уходить, надо уходить, но почему-то тянул время. Вот и подшивку зачем-то взял, и за стол вернулся, и стал листать. И в тишине зала газетные листы, переворачиваясь, издавали такой свистящий резкий звук, что пришлось замереть, вроде как читать. Буквы расплывались, разбегались в разные стороны и мысли в голове. И не было ни одной дельной: план, рассчитанный на журналиста, рухнул! А что он, собственно, паникует? Есть ведь и другие журналисты, а то и оппозиционные издания. И позицию редакций легко вычислить по публикациям, а телефон и адрес они сами сообщают…

Но чем его привлёк разговор у кафедры, так и не понял. За кафедру, оказывается, вернулась Кармен, рядом стояла немолодая женщина в соломенной шляпке. Сначала они говорили шепотом, но потом разошлись, и диалог пошёл в полный голос, в нем преобладали менторские интонации библиотекарши. Он невольно прислушался, и скоро понял: задержался в библиотеке не зря.

— …Вам к прокурору не надо было ходить, они там все с судьями заодно. Чай ведь вместе пьют. Вот если бы сразу пошли к Пустошину, то дело пошло бы быстрее… Это я понимаю, но думала, что он может? Он ведь не юрист… Не юрист, а какой шум поднял… Да, да, он запрос послал… Что запрос? Он же со статьёй выступил… Да, после статьи как раз все и зашевелились. Я зачем пришла-то? Сделайте мне копию. А то я дочке переслала, и ничего не осталось. У меня же теперь целая папка документов. Алексей Иванович говорит: всё собирайте, все какие есть бумажки. Как пришла, он всё выспросил, правда, кричал на меня: мол, не так рассказываю. Ох, и дотошный… Пустошин такой! Вы на него не обижайтесь, если накричит… Что вы, что вы, как можно, я бы без него…

И по какому уж там наитию, но он сразу понял: неизвестный Пустошин из правозащитников. И будто кто соломинку протянул! Может, и в самом деле рискнуть? Надо только помнить: эти люди всегда под контролем, да и разными они бывают. В своё время, уже на излете свободной жизни, учреждая общественную организацию, он обратился за консультацией к известным персонам от правозащиты, хотелось привлечь к руководству порядочную и сильную личность. И тогда удивило недоверие старых диссидентов к его затее: мол, зачем вам это? Но объективность так объективность, и ему на стол легла разнообразная информация о той среде, к ней относилась и насмешливая классификация писателя Войновича. Это он разделил защитников общечеловеческих ценностей на разные категории по степени искренности и чистоте помыслов.

Только писатель забыл о подвиде — правозащитник провинциальный. О тех кондовых правдоискателях, косноязычных мужчинах или громкоголосых женщинах. Они часто неприятны в общении, но уж если берутся кого-то защищать, то идут до конца. И ему нужен самый простой, самый рядовой правозащитник.

На одной либеральной тусовке он видел одного такого. Этот был настырный старичок из Курска, а, может, из Саратова, с оттопыренными карманами, из которых сыпались какие-то бумажки. Старик прорвался к нему, спешащему — а когда он не спешил? — прикрытому со всех сторон от нежелательных контактов, и стал многословно и горячо что-то рассказывать. А он, окружённый охраной, журналистами, камерами и микрофонами, не вслушиваясь, только кивал головой. Старика оттеснили, он ещё что-то кричал из-за спин, рядом кто-то даже покрутил пальцем у виска. И он тогда усмехнулся: что, мол, поделаешь, приходится и с такими людьми общаться. Было, было! А теперь самому приспичило, а идти некуда, только к таким людям. И хорошо бы, и Пустошин был в таком же в заношенном пиджаке, а под пиджачком была бы застиранная ковбойка, а под ней ещё и тельняшка…

Старушку он решил подождать на улице, и даже наметил план разговора, а то как бы не напугать пожилую даму. Но когда женщина вышла из библиотеки, кинулся к ней и без всякого плана стал молоть что-то путанное. И в сухом остатке получилось нечто жалостливое: вот, знаете ли, пострадал от произвола судебной машины, и теперь не знает, как восстановить справедливость, хотел бы обратиться к Пустошину. И можно ли?

Женщина ничему не удивилась, но была так словоохотлива, что пришлось выслушать длинную историю: и про обстоятельства ареста внука, безвинного мальчика, и про то, как его били в изоляторе, и били в присутствии назначенного адвоката, и как её жалобы только ухудшали положение внука… И он, слушая, кивал головой, поддакивал, выражал удивление и сочувствие, но его сочувствие было каким-то далеким и не вполне искренним. И дело не в очерствении, не только в очерствении, он в собственной беде, как в коконе, и потому не видит, не слышит, не понимает других. И, теряя терпение, боялся перебить и обидеть. Но вот старушка сама выдохлась и достала из сумки бутылочку с водой.

— Скажите, а Алексей Иванович принимает всё там же? — спросил он и выжидательно замолк.

— Ну да, ну да, семнадцатый дом, и подъезд крайний… Они раньше в центре сидели, а теперь далеко, остановка Индустриальная. Наверное, знаете, там ещё магазин такой большой.

— А офис на первом этаже?

— На первом, на первом, такая комнатка, рядом с подъездом дверочка такая. Вы садитесь сейчас на трамвай, первым номером и езжайте туда. Он с четырёх там бывает.

— А у Пустошина есть телефон, вы не могли бы продиктовать? — приготовился он запоминанию.

— Как же, как же, есть, записано где-то… Только я не помню! Да вы в библиотеке спросите, они знают.

«Нет, нет, хватит библиотеки, обойдётся».

— Извините, не сдаёте ли вы комнату… Хотя бы на сутки…

— Да что вы, что вы! У нас квартирка маленькая — полторы комнаты. Внук на кухне спит! Вы не обижайтесь, но пустить некуда. У нас ещё и мопед в прихожей стоит, не переступить. А что сделаешь? Некуда ставить… Я умру, Серёже квартирка достанется, одному-то жить будет хорошо. Ой, мы так с ним напереживались, так напереживались… Хорошо, разобрались, выпустили. А всё Алексей Иванович! Вы как у него будете, передавайте привет от мадам Руденко. Это он так меня называет! Вы извините, но в квартирке приткнуться негде, а тут ещё собаку подобрали. Я Серёже, внуку, говорю: ты ей хоть ноги помой, а то грязи тащит…