Заговор обезьян - Тина Шамрай

— А офис на первом этаже?

— На первом, на первом, такая комнатка, рядом с подъездом дверочка такая. Вы садитесь сейчас на трамвай, первым номером и езжайте туда. Он с четырёх там бывает.

— А у Пустошина есть телефон, вы не могли бы продиктовать? — приготовился он запоминанию.

— Как же, как же, есть, записано где-то… Только я не помню! Да вы в библиотеке спросите, они знают.

«Нет, нет, хватит библиотеки, обойдётся».

— Извините, не сдаёте ли вы комнату… Хотя бы на сутки…

— Да что вы, что вы! У нас квартирка маленькая — полторы комнаты. Внук на кухне спит! Вы не обижайтесь, но пустить некуда. У нас ещё и мопед в прихожей стоит, не переступить. А что сделаешь? Некуда ставить… Я умру, Серёже квартирка достанется, одному-то жить будет хорошо. Ой, мы так с ним напереживались, так напереживались… Хорошо, разобрались, выпустили. А всё Алексей Иванович! Вы как у него будете, передавайте привет от мадам Руденко. Это он так меня называет! Вы извините, но в квартирке приткнуться негде, а тут ещё собаку подобрали. Я Серёже, внуку, говорю: ты ей хоть ноги помой, а то грязи тащит…

— Спасибо. Вы мне очень помогли, спасибо, — начал отступать он, самое время отправиться по указанному адресу. И, распрощавшись с доброй женщиной, понёсся к остановке, но там пришлось притормозить: синий трамвай только-только отъехал, придётся ждать следующего. И, застыв на краю остановки, он всё проворачивал мысли, и всё сомневался, сомневался… Скорее всего, этот неведомый Пустошин ничем помочь не сможет. Но ему только и нужно, что засвидетельствовать: он, беглый, собственными ногами пришёл в прокуратуру. Но захочет ли неведомый Пустошин стать таким свидетелем?

Одно дело — организовывать пикеты и совсем другое, когда беглый зэк встанет на пороге. В такой ситуации даже самый циничный и отвязный адвокат вот так, сходу, не возьмётся за его дело. Сколько их тогда, хороших и разных, отказались не только из-за бессмысленности защиты в таких условиях, но и убоясь угроз… Но он не собирается напрягать Пустошина, пусть только посоветует адвоката и журналиста, да-да, только это…

— Мужчина! Я к вам, к вам обращаюсь, — послышался близкий шепот. Он и не заметил, как рядом с ним встала женщина, она подошла так близко, что коснулась его голым налитым плечом. А он как онемел, не мог ни отойти, ни повернуть голову. И только искоса видел что-то большое и бело-розовое. И женщина, глядя в сторону, объяснила просто:

— Я денежку хочу попросить. Врать не буду, прошу не на булочку с кунжутом. На вино прошу!

Похвальная откровенность, усмехнулся он и вытащил деньги. Пусть только отойдёт! Но женщина, рассмотрев, сколько, не спеша сунула купюру в широкий карман и не отходила. Чем он привлёк к себе эту Брунгильду? Но не бегать же от неё вдоль рельсов?

Незнакомка, прикрытая тёмными очками, была трезвой, ухоженной, и потому просьба выглядела более чем экстравагантной. Кто она? Перетянутые бретельками сарафана белые плечи, присыпанные, как жёлтой пыльцой, веснушками, курносый нос и грива белокурых волос…

— А ты хороший мужик, — не поворачивая головы, вынесла женщина определение.

— Чем же я так хорош? — с трудом выговорил он, стараясь смотреть прямо перед собой.

— А то не знаешь? — шуршала она чем-то в своих карманах. — Другой бы десятку сунул — и всё. Так, может, прямо сейчас вместе и прокутим?

— К сожалению, — сглотнув комок в горле, только и смог выговорить щедрый товарищ. Где же этот чёртов трамвай? Трамвая не было, а женщина была так близко, от неё несло таким лёгким и сладким запахом пота… или это такие духи? И он не выдержал:

— А в гости к тебе можно?

— Почему нет? Я вон в том доме живу, — показала незнакомка на ближнюю девятиэтажку. — Второй подъезд, третий этаж, сразу от лестницы — направо. Живу одна! Ты только вина принеси, а то я водку не пью. Ну, заходи! — улыбнулась незнакомка и пошла по дорожке к красным домам. И, обернувшись так, что взметнулась пестрая юбка, напоследок крикнула: «Маргарита я! Ритааа!»

И тут подошёл трамвай, и пришлось зачем-то втискиваться в переполненный вагон, а там толкали, наступали на ноги, и он готов был выйти на первой же остановке и искать Риту-Маргариту… Такого с ним никогда не было! Нет, нет, было всё, но вот, чтобы так, ни с того, ни с сего воспылать прямо на трамвайной остановке. Оказывается, это только в камере он готов был поверить в самоотречение как эстетический идеал и следовать ему до конца оставшихся дней, и всё казалось таким простым и ясным, и совсем не трудным. Аскеза, ей-богу, совсем не тяготила. Ну-ну, рассказывай, рассказывай! Нет, в самом деле, было даже как-то возвышенно: мозги ясные, и мысли в облаках и высоких широтах…

Но вот здесь, на вольном просторе, под солнцем и ветром, плоть диктует своё и совершенно не хочет подчиняться мозгам. Нет, это ни в какие ворота! Он что, готов бежать за первой же юбкой, и за кем? За женщиной, что просит деньги на выпивку! Дожил! Стыдить он себя стыдил, но всё повторял и повторял про себя: второй подъезд, третий этаж… А номер дома?

Очнулся он, когда в вагоне вспыхнула какая-то перепалка. Чёрт! С этими эротическими переживаниями он пропустит остановку! Не пропустил! Кондукторша громко выкрикнула: «Кто тут спрашивал про Индустриальный?» Он выбрался наружу и перевел дух: надо взять себя в руки и вспомнить, зачем приехал на эту остановку. Вспомнил? Вот и хорошо! Первая примета адреса — торговый комплекс — была на виду и, миновав её, он быстро нашёл нужный дом: цифра семнадцать была ярко выведена на сером торце. И дверца нашлась без расспросов, только была она заперта. Он почему-то не ожидал такого поворота и постучал по железной обшивке и прислушался: изнутри никто не отозвался. Пришлось постучать ещё раз, сильнее.

— Что вы всё стучите? Если закрыто, то никого нет! Стучат и стучат, что за люди? — крикнул кто-то за спиной. Он обернулся: на три ступеньки ниже стояла молодая женщина с маленькой девочкой на руках.

— А вы не скажете, почему приёмная не работает?

— Приёмная? Мужчина сегодня какой-то с утра тут был, забежал на пять минут, а потом сел в машину и уехал.

Расстроенный неудачей, он обошёл дом один раз, другой, третий, но сколько можно ходить кругами? И торчать у дома нельзя. А тут ещё рядом беспрестанно хлопала дверь подъезда, то впуская, то выпуская жильцов, и подъезжали машины, и бегали дети. Он нашёл какую-то лавочку, только спокойно сидеть не мог, вернулся, дверь была по-прежнему заперта. Как же так? Ни часов приёма, никаких объявлений, даже самой простой бумажки… Нет, Пустошина сегодня не будет, понял он. И отступил. Но пошёл не к остановке, а вглубь квартала.

Вот-вот закончится рабочий день у конторских. Ещё немного, и такие учреждения, где нет жёсткой пропускной системы, и относительно много посетителей — строительные управления, поликлиники, жэки — закроются, и он не сможет попасть туда. Хорошо, лишняя вода выходит потом, но он так пропах, никакой дезодорант не помогает. И щетина отросла, а ведь брился всего несколько часов назад. Но щетина — ерунда, помыться бы!

Подходящую контору он увидел издалека, на вывеске двухэтажного здания значилось: Горзеленстрой. То, что надо! На входе имелась конторка с вахтёром, но женщина за стеклом читала газетку и не обратила на чужака никакого внимания. На первом этаже было полутемно и пусто, и свернул для начала направо и прошёл узкий, с ободранными стенами коридор до конца, санузла в этой половине не было. В левой части дверь с табличкой «Туалет» была закрыта, но сквозь фанеру слышался шум воды и какое-то шарканье. Скоро она распахнулась, и оттуда вышла молодая женщина и, не заметив постороннего, пошла по коридору, шаркая каблуками по цементному полу.

Проскользнув вовнутрь тесного, пропахшего мочой закутка, он накинул крючок на хлипкую и грязную дверь. И, сбросив жилетку и рубашку, стал мыться, прислушиваясь к звукам в коридоре. Когда громко постучали, он уже застёгивал пуговицы, но пришлось застыть и не шевелиться. Дверь подёргали, и хриплый, то ли мужской, то ли женский голос сказал: «Во, блин, как всегда — не работает!», и потом ещё долго слышались удаляющиеся шаги…

Он уже был готов выйти, когда снаружи послышались голоса, много голосов, сколько де их там за дверью: двое, трое, пятеро? Говорили громко, стучали требовательно, по-хозяйски, ещё немного, и её сорвут с петель. Что делать: окно в туалете, замазанное белой краской, не открывалось с прошлого века. Разбить стекло? Нет, он не может себе этого позволить, а то поймают, доставят в милицию, а там в протоколе запишут: «Задержанный из хулиганских побуждений нанёс ущерб…»

Придётся выходить к людям! И распахнул дверь, и увидел только лица бледными пятнами, но его «извините!» лишь на секунду парализовало раскрытые в гневе рты. И тут же в спину свистнули, и какой-то женский голос крикнул: «Ну, ты смотри, никакой совести у людей! Как к себе домой ссать ходят!» — «Да он мылся тут, а воды, а воды налил…» — провёл ревизию другой.