Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма - Эмиль Золя

Я полагаю, что Вы также вернулись к работе и отдались ей всей душой, чтобы ослабить чувство горечи от всех тех мерзостей, сквозь которые Вы столь мужественно прошли бок о бок со мной. Я часто думаю о Вас, Вы — в моем сердце вместе с теми весьма немногими верными друзьями, которые не покинули меня в дни, когда я подвергся общественному гонению и когда мне угрожала опасность. Сотворите прекрасное произведение, вложите в него всю Вашу страстную любовь к человечеству и к истине; это единственный способ возобладать над дураками и бандитами. Я надеюсь осенью быть в Париже — тогда Вы познакомите нас с первыми тремя актами «Урагана»; и мы, слушая Вас, забудем обо всем.

Если Вы захотите мне написать, пошлите письмо моей жене, а она переправит его мне. Сообщите мне, как чувствуют себя на даче Ваша жена и Ваша дочурка. Вы, вероятно, возвратитесь не раньше конца сентября, и я буду очень огорчен, если к этому времени меня еще не будет в Париже и я не смогу сразу же зайти к Вам выпить чашку чаю в Вашей новой квартире.

Желаю Вам бодрости, друг мой. Доброго Вам здоровья и успехов в работе. Все происходящее ныне ничего не стоит по сравнению с нашими творческими замыслами, которые нужно воплотить. Вы увидите, что настанет день, когда мы соберемся вместе и будем сильнее и счастливее, чем сейчас.

ЖОЗЕФУ РЕЙНАКУ

Лондон, август 1898 г.

После приговора, вынесенного нам заочно в Версале на заседании 18 июля, все наши друзья были того мнения, что я должен немедленно покинуть Францию, дабы приговор не мог быть мне объявлен и дабы мы остались таким образом полными хозяевами положения.

Главное здесь было — сохранить за собой возможность отодвинуть кассационный процесс до того дня, когда, по нашим расчетам, он будет полезен, когда он сможет пролить свет на все дело и обеспечить нам победу.

Я должен добавить, что в эти дни Эстерхази и его любовница были за решеткой, что Дюпати де Клам уже вот-вот должен был быть скомпрометирован как соучастник преступления и что нам казалось необходимым подождать результатов следствия, ибо в случае судебного преследования и осуждения этих лиц стало бы возможно наше оправдание.

Теперь уже мотив выжидания отпал, поскольку дело окончилось в их пользу — прекращено за отсутствием состава преступления.

По этому поводу замечу лишь одно: позиция, занятая этим неправосудным судилищем, показывает, что судьи решили отныне пуститься во все тяжкие и наверняка ждут не дождутся нашего появления в Версале, чтобы придушить нас.

Учитывая все эти обстоятельства, мне хотелось бы все же знать, что думают наши друзья о возможных сроках моего возвращения во Францию, или, иначе говоря, о том, когда, по их мнению, возобновление судебного процесса в Версале приобретет явный смысл для нас и для дела. Я исхожу из того, что уже доказана невозможность для суда объявить мне приговор, пока я нахожусь за границей, и что мы вольны оттягивать день моего возвращения столь долго, сколько нам будет угодно.

По-моему, есть два возможных способа действовать. Первый — в соответствии с решением, принятым нами ранее, когда мы рассчитывали на судебное преследование Эстерхази и его любовницы, — вернуться в октябре, даже если до тех пор не произойдет ничего нового, и дать себя задушить в Версале, предоставив судьям возможность вновь преступно попрать юстицию, иначе говоря, опять показать себя во всей красе. Мы будем освистаны, осыпаны бранью и осуждены; разумеется, никакой ясности в положение мы не внесем; я отправлюсь отсиживать свой год в тюрьме. Если все считают, что это послужит на пользу нашему делу — я готов покориться.

Второй способ — ждать за границей до тех пор, пока мы не получим возможности говорить во весь голос; дожидаться таких обстоятельств, при которых, вернувшись, я непременно одержу победу; оставить этот процесс висеть над их головой дамокловым мечом; сохранить за собой свободу действий, угрожая в любой момент снова разбередить рану и заставить ее кровоточить; не освобождать этих господ от нашего процесса, а, напротив, беспрерывно дразнить их его возможным окончанием, отнять у них всякую надежду самим покончить с ним, поскольку мы вольны будем в любую минуту начать все сызнова.

Я хочу, чтобы наши друзья прочли это письмо, обсудили его и поставили меня в известность о том, в каком направлении, по их мнению, мне надлежит действовать.

ОКТАВУ МИРБО

19 августа 1898 г.

Дорогой друг, спасибо за Ваше доброе письмо, спасибо за те докучные хлопоты, которые Вы взяли на себя, чтобы избавить от тревог и неприятностей мою бедняжку-жену. Вы не представляете себе, как глубоко трогает меня то, что ныне, когда вокруг царит подлость, я чувствую рядом с собой нескольких верных друзей.

С тех пор как я смог вернуться к работе, мое существование здесь стало терпимым. Работа всегда успокаивала, спасала меня. Но у меня все еще дрожат руки, ибо подавить внутреннее кипение не удается никак. Вы не представляете себе, какое возмущение вызывают во мне доходящие сюда отзвуки событий во Франции. По вечерам, когда сгущаются сумерки, иногда мне кажется, что наступает конец света.

Вы полагаете, что мне следует вернуться во Францию и подвергнуться тюремному заключению, не являясь в Версаль. Было бы превосходно, если бы я мог спокойно коротать время в тюрьме; но я не думаю, чтобы это было возможно. Не затем я уехал, чтобы вернуться таким образом: наше поведение в этом случае не было бы ни последовательным, ни достойным. Я предпочитаю неопределенно долгое изгнание чудовищному риску нового процесса. Кроме того, мы сможем принять решение только в октябре. А до тех пор кто знает, что произойдет? Хотя я и надеюсь только на чудо, в которое почти не верю.

Итак, будем мужественны, друг мой, и да свершится наше дело! Если только я смогу продолжать работу, все обстоит не так уж скверно!

Вы и Ваша жена выказали большую доброту и сердечность в отношении моей жены, которой приходится переживать тяжкую пору жизни. Я никогда не забуду, какую поддержку оказали вы ей своей теплой дружбой. Прошу Вас крепко поцеловать Вашу жену от моего имени и обнимаю Вас самого, мой добрый друг, чью верность и отвагу я познал в горькие для себя дни.

ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ

Воскресенье, 30 октября 1898 г.

Спасибо, дружище, за то, что Вы так охотно выполнили мои поручения, и за Ваше новое письмо.

Я пишу Вам очень обрадованный; только что я узнал, что Кассационный суд решил провести всеобщий опрос. Что бы ни произошло — это означает внесение ясности в дело, а от ясности мы можем только выиграть. Наконец-то победа близка. Но мне, конечно, придется пробыть здесь еще добрых два месяца. Я устраиваюсь так, чтобы остаться до января, — это наименьшее из зол. Между прочим, я снова принялся за работу, все идет хорошо. Самое главное то, что теперь победа уже обеспечена.

Признаюсь Вам, что состав будущего министерства меня ничуть не беспокоит. Все там стоят друг друга. Да и, кроме того, какое министерство осмелится теперь пойти наперекор Кассационному суду? Когда на нашей стороне будет общественное мнение, правительство тоже станет на нашу сторону. После доклада Бара и обвинительной речи Манана я готов биться об заклад, что в палатах дрейфусары получат большинство.

Как видите, я в данный момент настроен оптимистически, хотя обычно не склонен видеть вещи в розовом свете. Мне страстно хочется поскорее покончить с этим изгнанием, вернуться домой и зажить по-прежнему, залечив раны, нанесенные нам в эти ужасные месяцы. Поцелуйте за меня Вашу жену и Джейн; обнимаю Вас, дружище.

ЖОЗЕФУ РЕЙНАКУ

Воскресенье, 20 ноября 1898 г.

Дорогой друг и собрат, Вы ведете великолепную кампанию в пользу Пикара, и я не могу не высказать Вам это. Ваши статьи полны логики и красноречия, которые меня глубоко трогают. И я был очень доволен, прочитав статью Мирбо, которая воздает Вам по справедливости. Да здравствует справедливость! Но как медленно она пробивает себе дорогу, и в какое отчаяние я прихожу, видя, что мне придется оставаться здесь еще долгое время!

Мы, моя жена и я, шлем Вам выражения нашей живейшей симпатии.

ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ

Воскресенье, 4 декабря 1898 г.

Дорогой друг, сразу же отвечаю на предложение, которое Вы делаете мне от имени «Матен».[152] Я прекрасно знаю, насколько авторитетна и платежеспособна эта газета, и был бы счастлив вступить с ней в деловые отношения. Однако, хотя я твердо решил написать что-нибудь о своем вынужденном пребывании за границей, я еще не определил даже, в какой форме лучше это намерение осуществить. Таким образом, пока дальше замысла дело не пошло, и до его осуществления еще весьма далеко. Поэтому будьте любезны сообщить «Матен», что сейчас я еще не в состоянии взять на себя какие-либо обязательства, но что вместе с тем я весьма счастлив и польщен сделанным мне предложением и буду иметь его в виду.