Демон, которого ты знаешь - Айлин Хорн

детстве. В подобных случаях можно говорить о чем-то вроде «пренебрежения интересами ребенка». В сочетании с другими факторами риска оно тоже может способствовать появлению у человека стремления к физическому насилию или причинению вреда самому себе – или одновременно к тому и другому.

Я в очередной раз представила себе, как срабатывает «велосипедный замок», и мысленно выстроила в ряд другие риски, которым был подвержен Дэвид. В их число я, в частности, включила его пол, социальную изоляцию и, возможно, употребление алкоголя либо запрещенных веществ (я много размышляла об этом во время нашей совместной с ним работы – как и о том, что подобными вещами медики грешат гораздо чаще, чем представители других профессий). Что стало для Дэвида последней каплей или последней цифрой в шифре «велосипедного замка»? Что оказалось для него эквивалентом сыгравшей роковую роль невинной шутки подружки Маркуса – или самого обычного слова «пока», произносимого при прощании, для Кезии? О чем он думал за несколько секунд до того, как, щелкнув мышкой, впервые открыл файл с видеороликами, на которых маленькие дети подвергались чудовищно жестокому обращению? И почему стал делать это снова и снова, так что это вошло у него в привычку? Я понимала, что никогда не узнаю об этом, потому что Дэвид «не мог этого сказать», – точно так же, как не осмелился рассказать мне, что видел в своих ночных кошмарах. Я все еще помню пациента, с которым мне довелось работать в начале моей карьеры психиатра, – Тони. Как и его рассказ о том, как он смотрел в голубые глаза своей жертвы, прежде чем отнять у нее жизнь, и как лицо убитого им юноши стало превращаться в голову горгоны Медузы и мучить его в кошмарных снах. Я вдруг поймала себя на мысли, что Дэвид, если бы встретился и познакомился с Тони, относился бы к нему с презрением. Вряд ли кто-то посторонний при поверхностном сравнении нашел бы между ними хоть что-нибудь общее. Но я знала: кое-что их объединяет. Оба они использовали молодых людей, зачастую несовершеннолетних, чтобы заглушить мучившие их чувства, а затем сходили с ума от созерцания ужасных образов, преследовавших их во сне. Разница была лишь в том, что Тони все же смог рассказать о содержании своих кошмаров.

Помнится, когда я впервые поинтересовалась у Дэвида, что он делает, когда страшные сновидения будят его, он сказал, что встает с постели и залезает в Интернет. Если кому-то, чтобы снять стресс, нужен был алкоголь, то Дэвид вместо этого включал компьютер, заходил на порносайт и смотрел, как кого-то унижают и подвергают сексуальному насилию, – именно это давало ему психологическую разгрузку. Вероятно, просматривая подобные видеоролики, Дэвид вновь обретал ощущение силы, в то время как в своих кошмарах чувствовал себя слабым и уязвимым. Это не так уж сильно отличалось от мотивации Яна, который подвергал сексуальному насилию собственных беззащитных детей. Или от истории, рассказанной во время групповых занятий Сэмом – о том, что он убил своего отца по той причине, что тот, обращаясь к нему, употребил уменьшительное имя, словно сын все еще был ребенком, и у него возникло желание доказать самому себе, что он уже взрослый мужчина, физически одолев своего отца. Если бы в случае с Дэвидом дело дошло до лечения с целью избавить его от зависимости от порно, то точно так же, как если бы речь шла о наркотике, от него потребовали бы воздержаться от употребления того, что стало для него наркотиком. Это было бы необходимо, для того чтобы он осознал, что с ним стало, и подобрать ему менее разрушительный заменитель. Несколько лет назад моей пациентке Заре пришлось учиться выражать свои гнев и горе, не поджигая саму себя или кого-то другого; Дэвиду, если бы он хотел излечиться, пришлось бы искать свой путь, для того чтобы выражать эти чувства, не нарушая закон и не разрушая собственную психику.

Сидя на стуле и глубоко дыша, чтобы успокоиться, я вспомнила весьма показательную фразу Дэвида о его отце: «Он был дома – и в то же время не дома». Это было очень точное и красноречивое описание. И вот теперь я вдруг подумала, не смотрит ли Дэвид на случившееся с ним через призму этого определения. То есть не считает ли он, что и его самого не было «дома». Другими словами, если он подсознательно исходил из того, что его в комнате не было и он не смотрел видео, на которых с одурманенными наркотиками или связанными детьми проделывали ужасные вещи, то он, должно быть, уже давно убедил себя в том, что ничто не мешает ему заниматься своим «хобби». Видимо, в какой-то момент эта формула почти перестала работать, и он оказался в моем кабинете. Тут до меня внезапно дошло: если Дэвид наводил обо мне справки, услышав, как я участвую в радиодискуссии, то он, вероятно, именно потому остановил свой выбор на мне, что ему стало известно о моей работе с пациентами, совершившими сексуальные преступления. То есть можно было допустить, что пусть бессознательно, но он хотел предстать перед психотерапевтом и обратиться к нему с просьбой о лечении по той причине, что жаждал разоблачения.

Я обратилась за консультацией к юристу и посоветовалась кое с кем из своих коллег, а затем позвонила в Генеральный медицинский совет. Меня поблагодарили за проявленную бдительность, расспросили о деталях, и дело было сделано. Я написала письмо врачу, который изначально порекомендовал Дэвиду обратиться ко мне, и сообщила, что процесс терапии был резко прерван, хотя проблемы пациента остались нерешенными. Ответа на письмо так и не последовало. Я полагала, что и от Дэвида больше никогда не получу никаких весточек – так оно и оказалось. Генеральный медицинский совет мог обратиться в полицию, но если бы Дэвид отверг обвинения, позаботившись об уничтожении всех доказательств, то дело против него, вероятнее всего, так никогда и не завели бы. Впрочем, нельзя было исключать и того, что против него все же удалось бы завести уголовное дело, результатом которого вполне могли стать суд и заключение Дэвида в тюрьму на срок до пяти лет. На мой взгляд, такое развитие событий оказалось бы для него катастрофой. Если бы его признали виновным в совершении сексуального преступления, он потерял бы не только лицензию врача и свободу, это было бы равносильно тому, что вся его жизнь закончилась полным крахом. Профессия врача прочно приросла к нему еще с раннего детства, по сути, с рождения – а точнее, с того самого момента, когда его назвали в честь отца, который был медиком.

Наверное, я сознательно не