Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский

срубы староверов:

Задебренные лесом кручи:

Когда-то там, на высоте,

Рубили деды сруб горючий

И пели о своем Христе.

Теперь там непробудная тишина болот, но прошлое не умирает:

И капли ржавые, лесные,

Родясь в глуши и темноте,

Несут испуганной России

Весть о сжигающем Христе.

Но не только «сжигающего Христа» знает русский народ; Христос светлый и благостный живет в ликах схимников, отшельников, святителей, окруженных народной любовью. Об осиянной тишине монастыря говорит Блок в стихотворении, посвященном матери:

Ветер стих, и слава заревая

Облекла вон те пруды.

Вон и схимник. Книгу закрывая,

Он смиренно ждет звезды.

Поэт, упрямо повторявший, что он не знает Христа, сердцем влечется к нему. В страшном 1914 году он вздыхает об иноческой жизни:

Славой золотеет заревою

Монастырский крест издалека.

Не свернуть ли к вечному покою?

Да и что за жизнь без клобука?..

Единственный раз вырывается у него этот вздох и каким светом озаряет он всю его жизнь! Накануне Русско-турецкой войны 1854 года славянофил Хомяков, мечтавший о водружении креста на константинопольской Святой Софии, призывал свою родину к покаянию. В гневных, обличительных стихах перечислял он ее грехи и пороки. В начале мировой войны 1914–1918 годов Блок, веря в Вифлеемскую звезду над Россией, бросает ей огненное обвинение. По силе негодования, боли, страстности оно превосходит хомяковское обличение. Стихи эти выжжены в каждой русской душе:

Грешить бесстыдно, непробудно,

Счет потерять ночам и дням,

И, с головой от хмеля трудной,

Пройти сторонкой в Божий храм.

Три раза преклониться долу,

Семь – осенить себя крестом,

Тайком к заплеванному полу

Горячим прикоснуться лбом.

Воротясь домой, обмерить ближнего на грош, пить чай под иконой, переслюнить купоны и завалиться на пуховые перины, – вот звериный лик темной Руси… И неожиданный конец:

Да, и такой, моя Россия,

Ты всех краев дороже мне.

Это – та любовь, которая не ведает зла, всё прощает, всему радуется; это – любовь, которой учил Христос.

Эпилогом к стихам «Родина» служит лирическое стихотворение «Последнее напутствие». Быть может, оно вдохновлено прелестной элегией Тургенева, которая кончается стихами:

Милый друг, когда я буду

Умирать, вот мой приказ…

………………………………………

Перейду я в мир иной,

Убаюкан легким звоном

Легкой музыки земной.

У Блока сходная строфа:

Чтобы звуки, чуть тревожа

Легкой музыкой земли,

Прозвучали, потомили

Над последним миром ложа

И в иное увлекли…

Умирающего поэта посещают предсмертные видения: вот является она – «легкий образ рая» – и трогает его сердце «нежной скрипкой»; вот проплывают мимо люди, здания, города; коварство, слава, золото, лесть и безысходная, величавая, бесконечная человеческая глупость. «Что ж, конец?» – спрашивает умирающий.

Нет… еще леса, поляны,

И проселки, и шоссе,

Наша русская дорога,

Наши русские туманы,

Наши шелесты в овсе…

А когда пройдет всё мимо,

Чем тревожила земля,

Та, кого любил ты много,

Поведет рукой любимой

В Елисейские поля.

Это уже не голос, а бесплотное дуновение; слова просвечивают неземным светом, взлетают тихим взмахом крыльев. Вечная Подруга и Родина – «те, кого любил он много», две женственные тени склоняются над его ложем. Русские проселки и русские дороги ведут освобожденную душу в Елисейские поля смерти.

Последний, небольшой отдел третьего тома назван «О чем поет ветер». В него выделено шесть стихотворений, написанных в октябре 1913 года. Если бы автору в этом году не было всего тридцати трех лет, мы назвали бы этот цикл «Senilia», так по-старчески успокоены и умудрены эти стихи. Всё – в прошлом. Всё миновало. Жизнь прошумела.

Мы забыты, одни на земле,

Посидим же тихонько в тепле.

Поэт и его подруга «в теплом углу» коротают безрадостные дни:

За окном, как тогда, огоньки.

Милый друг, мы с тобой старики.

Ничего не ждать, не роптать; не грустить о том, что прошло, – безотрадная мудрость старости. А ветер поет и ходит возле дома… И глухой голос говорит:

Возврата нет

Страстям и думам…

Смотри, смотри:

С полночным шумом

Идет к нам ветер от зари…

Последний свет

Померк. Умри.

Померк последний свет зари.

Короткими ударами бьется усталое сердце (двустопные ямбы). К концу биение ускоряется (четырехстопный ямб: «Померк последний свет зари») и сердце останавливается. Но ни теплый угол, ни стены, ни книги не защитят от тревоги: за окном «голоса поют, взывает вьюга, стерегут чьи-то очи»:

За твоими тихими плечами

Слышу трепет крыл…

Бьёт в меня светящими очами

Ангел бури – Азраил!

Самое совершенное в этом цикле стихотворение «Из ничего фонтаном синим». Внезапный блеск взвившейся в небо ракеты, радуга сверкающих цветов не описана, а показана в магических словах и звуках:

Из ничего – фонтаном синим

Вдруг брызнул свет.

Мы головы наверх закинем —

Его уж нет.

Рассыпался над горной далью

Златым пучком,

А здесь – опять – другой, спиралью,

Шаром, волчком.

Зеленый, желтый, синий, красный —

Вся ночь в лучах…

И, всполошив ее напрасно,

Зачах.

Правильное чередование четырех- и двустопных ямбов обрывается ударом последней строки (одностопный ямб – «зачах»). Всем стихотворением подготовлен этот эффектный финал. Последнее стихотворение начинается строками:

Было то в темных Карпатах,

Было в Богемии дальней…

Сказка обрывается… это ветер напел ему «отрывок случайный – из жизни другой»… И, обращаясь к старому другу, он призывает его к тому, что романтик Жуковский называл словом «резигнация»:

Жди, старый друг, терпи, терпи,

   Терпеть недолго, крепче спи,

      Всё равно всё пройдет,

Всё равно, ведь никто не поймет,

   Ни тебя не поймет, ни меня,