Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

Здесь, однако, я хотел бы вернуть читателя к той части рассказа Иосифа Флавия, где он живописует «чудо», приключившееся с Иродом, когда тот спустился в священную могилу: «Желая основательно познакомиться с содержимым склепов, он захотел проникнуть глубже в гробницу, к тому самому месту, где покоились тела Давида и Соломона. Тут, однако, погибли двое из его оруженосцев, как говорят, от пламени, которое вылетело из них, когда они сделали попытку проникнуть внутрь склепа. В полном ужасе Ирод выбежал из склепа и затем распорядился воздвигнуть, в знак умилостивления Предвечного, памятник из белого камня при входе в гробницу».

Ирод хотя и был последовательным иудеем, все же он не принадлежал к числу фанатиков этой веры, которого могут привести «в полный ужас» разного рода чудеса. У нас нет оснований не доверять свидетельству Иосифа Флавия о том, что сразу после посещения могилы Ирод распорядился воздвигнуть при входе в нее памятник из белого мрамора, тем более, что факт этот засвидетельствован и Николаем Дамасским. Нет оснований сомневаться и в том, что на сооружение этого памятника Ирод израсходовал «огромную сумму денег», – множество золотых украшений и драгоценностей, извлеченные Иродом из гробницы, вполне могли покрыть все расходы на сооружение памятника. Для меня во всем этом остается неясным один вопрос: чтó в действительности могло до такой степени смутить Ирода в склепе, что побудило его в полном ужасе выбежать оттуда? Единственным разумным ответом на этот вопрос, по-моему, может быть только один: Ирод при свете огня, вспыхнувшем, по-видимому, от неосторожного обращения двух его оруженосцев с факелами (пролили на себя горящее масло или совершили другую какую оплошность), увидел в глубине гробницы, где покоились тела Давида и Соломона, нечто такое, чего не увидели другие сопровождавшие его «преданнейшие друзья»). Что именно увидел Ирод?

Прежде, чем ответить на этот вопрос, вспомним, какие душевные сомнения испытал царь, прежде чем решился вскрыть могилу Давида и столь кощунственным образом пополнить опустевшую государственную казну. Вспомним также и то, что общее состояние его психики в связи с затянувшимися неурядицами в его доме оставляло желать лучшего. Не случайно же он, почувствовав смертельную усталость от этих неурядиц, хотел даже отречься от престола, благо мысль об отречении посетила его в тот момент, когда в его доме появился Эврикл из Лакедемона, которого он принял за обещанного Менахемом Мессию. По возвращении из Италии Ирод обнаружил, что Эврикл исчез столь же неожиданно, как и появился. Это, однако, не означает, что с исчезновением Эврикла Ирод тут же забыл о нем. Скорее, наоборот: именно потому, что Эврикл исчез неожиданно, никого во дворце об этом не предупредив, Ирод постоянно думал о нем. Когда же он спустился в склеп, в воспаленном от всех перечисленных выше причин воображении Ирода, слившихся в какой-то момент воедино, возник образ сидящего на камне Мессии в облике Эврикла – в таком же, как на нем, белоснежном хитоне, с длинными шелковистыми волосами, расчесанными на прямой пробор, такими же шелковистыми бородой и усами и большими печальными глазами, укоризненно глядевшими на него.

Единственно это видение, пригрезившееся Ироду, и могло привести его в состояние «полного ужаса»: Ирод, подобно всем ессеям, хотя сам не принадлежал к этой секте, разделял их уверенность в скором приходе Мессии, страшился этого прихода и, вместе с тем, ожидал его, чтобы передать ему царскую власть над Иудеей.

После «безбожного посягательства на гробницу», как охарактеризовал Иосиф Флавий проникновение Ирода в могилу Давида и Соломона, обстановка в его семье вновь обострилась и в короткое время достигла крайнего предела.

Ирод как мог пытался снять напряжение в семье. Несмотря на возраст и ухудшевшееся состояние здоровье (у него стали опухать ноги и появилась одышка), Ирод возобновил прежнее увлечение охотой, стараясь увлечь ею и Александра с Аристовулом. Младший сын, однако, не проявлял к охоте никакого интереса, а старший умудрялся промахиваться с расстояния, с которого промахнуться невозможно. Когда Ирод приходил ему на помощь и подстреливал зверя, Александр спешивался и, ссутулясь, точно бы стыдясь за свое неумение обращаться с луком и стрелами, шел рядом с отцом подобрать добычу.

Дома Ирод стал больше внимания уделять другим детям, оставшимся от Мариамны, особенно их младшей дочери Киприде, незаметно превратившейся в красавицу-подростка с густыми светлыми волосами и огромными синими глазами. Тогда же он подружился с женой Александра Глафирой, которая, как ему казалась, могла благотворно воздействовать на своего мужа. Вообще, в это время Ирод стал больше внимания уделять всем членам своей разросшейся семьи, стремясь для каждого найти доброе слово и проявить заботу. В этом отношении не составил исключения и его младший брат Ферора, которому давно следовало обзавестись собственной семьей, а он все еще продолжал жить по соседству с дворцом Ирода в доме их отца, где полной хозяйкой стала его рабыня-италийка, окружившая себя огромным числом слуг и все свое время уделявшая воспитанию и образованию их общего с Ферором сына. Сын этот, впрочем, редко бывал во дворце, а когда бывал, задирал всех без исключения детей царской крови, доводя их до слез. Ирод и этого своего незаконного племянники старался приветить, назначил ему даже учителей из числа греков и потребовал, чтобы учителя эти обучали строптивого ребенка с тем же тщанием, что и его детей и внуков.

Однако никакие усилия Ирода восстановить в доме мир не возымели должного действия. Скорее наоборот: чем больше Ирод пытался примирить всех, тем глубже становилась трещина, пробежавшая между самыми близкими ему людьми и расколовшая их на два непримиримых лагеря. К досаде Ирода, во внутрисемейный конфликт стали вмешиваться приближенные к царю лица; к этим последним стали примыкать дворцовые слуги и даже рабы. Все они, как сговорившись, уверяли Ирода, что делают это исключительно из соображения государственной пользы и интересов безопасности царя. Ирод чувствовал в себе достаточно сил и энергии, чтобы самостоятельно определять, что во благо Иудее, а что во вред, и точно так же самостоятельно заботиться о собственной безопасности. Поведение приближенных он не без основания считал лицемерным, и решительно ставил их на место. Скидки не делалось никому.

Так, на сторону Александра и Аристовула встал всегда рассудительный, чуждый каких бы то ни было интриг первый министр правительства Птолемей, которому Ирод всецело доверял. Когда он потребовал от министра объяснений по поводу его изменившегося поведения, тот сказал, что не может и дальше спокойно смотреть на то, как сыновья покойной Мариамны, оправданные Августом, продолжают подвергаться в царском доме дискриминации. Ирода возмутило не столько то, что Птолемей проявил вдруг заботу о сиротах, сколько то, что его любимый министр стал заниматься совсем не теми делами, какими ему по долгу службы надлежит заниматься. Он строго отчитал Птолемея и распорядился, чтобы тот отныне выполнял не только его, Ирода, приказы, но и приказы своего старшего сына Антипатра. Птолемея такое распоряжение царя не смутило.

– Я и без того выполняю не только твои приказы, – сказал он, – но и приказы твоих сыновей, поскольку ты по возвращении из Рима назначил себе преемниками по престолу сперва Антипатра, а затем сыновей от Мариамны, Александра и Аристовула. Наследники должны быть в курсе всего, что происходит в государстве, и постепенно приучаться самостоятельно отдавать приказы.

Ирод запамятовал, что, возвратившись с сыновьями из Италии, действительно во всеуслышание объявил в Храме о назначении своими преемниками Антипатра, Александра и Аристовула, и, чтобы скрыть досаду на свою забывчивость, сказал еще:

– Похвально, что ты проявляешь рвение в служении мне и Иудее. А чтобы у тебя оставалось меньше свободного времени, которое ты не знаешь, на что употребить, я требую, чтобы ты впредь, прежде чем принять то или иное государственное решение, обсудил это решение с матерью Антипатра Дорис. Ей тоже пора, наконец, понять, что она существует на этом свете не для того только, чтобы набивать свою ненасытную утробу чем ни попадя, но и для других не менее важных дел.

На Саломию, которая, как заметил Ирод, стала тихо звереть от своего затянувшегося вдовства и отсутствия мужниной ласки, неожиданное возвышение Дорис подействовало самым угнетающим образом. Она почувствовала себя обойденной вниманием брата, который всегда и во всем советовался с нею и посвящал ее во все государственные и личные дела. Не желая в самое ближайшее время оказаться последней в доме, она потребовала от своей дочери Береники, чтобы та подробнейшим образом рассказывала ей обо всем, что говорит ее муж Аристовул, равно как о том, как складываются ее отношения если не со своим деверем Александром, то с его женой Глафирой.