Том 7. Это было - Иван Шмелев

Близость решения особенно чувствуется в романе «Идиот», где «тьма» в человеке кажется уже победоносной, где судьба человека – безнадежна.

В последней части, в заключительной главе, – «ночь у трупа», – прах и грех торжествуют свою победу. В душной и жаркой тьме, тут где-то, – веющая тленом разложения картина Гольбейна «Снятие со Креста»… Уж если Он подвержен смерти, то чего же ждать-то, надеяться?!.. Но изобразительная сила гения романиста, граничащая с чудотворством, вызывает у проникновенного читателя высокий подъем духа: нет, этого быть не может! тут преодоленье тленного, тут победа творческого духа, божественной силы в человеке!

Заключающая роман ночная сцена «у трупа» единодушно признается мировой критикой венцом человеческого крушения и… победой одухотворенного творца – шедевром мировой литературы. Апофеозом трагического роман «Идиот» получает оценку гениального.

В одном из писем Достоевский признается, что «из-за одной этой последней части стоило написать роман», так жестоко его измучивший, что он не раз хотел бросить его: восемь списков отбросил, до последней главы страшась жестокой неудачи. И дал бессмертное.

Достоевский родился в Москве, 30 октября 1821 г. Дед его был священник: корни писателя, через духовный опыт предка, уходят в сокровенную глубину духовности. Отец был главным доктором большой московской больницы, места телесных страданий и ежедневных смертей.

Состав сложный: небесное – и слишком земное, тленное.

Дети боялись отца, раздражительного, подозрительного, строгого, жестокого: отвечая ему латинский урок, часами не смея пошевельнуться, стояли они, руки по швам, навытяжку. Религиозный ханжа и скаред, отец водил их на каждую службу в больничную церковь, раз в год в театр, летом, по большим праздникам, в Марьину Рощу, на народное гулянье.

Больничный заглохший сад, больничная казенная квартира, строго проверенные книги для чтения, назидательного содержания, – «скука смертельная». Постоянные визгливые выкрики, когда приходилось выдавать деньги на расходы.

Казенная квартира, на всем готовом, казенная коляска, хорошее для тех времен жалованье – 100 руб. в месяц, большая практика, побочные, «хозяйственные» доходы… – и вечные жалобы на бедность. Несомненно, и наказания розгами: по словам матери, мальчик был – «прямо живой огонь». Отсюда, можно предполагать, и частое упоминание, в «Дневнике Писателя» и в романах, о мучимых детях, о «слезках ни в чем неповинного ребенка», как, например, в протесте Ивана Карамазова, не принимающего «такой мировой гармонии» и «почтительно возвращающего свой билет»…

Отданный в Петербург, в военно-инженерное училище, на казенный, конечно, счет, Достоевский писал отцу жалостливые письма, притворно примиряясь с горькой участью: «…когда, придя со строевого ученья, мокнешь в сырую погоду, под дождем, в полотняной палатке, озябнув, без чая можно заболеть. Но все-таки я, уважая вашу нужду, не буду „пить чаю… только необходимо, на две пары простых сапогов, шестнадцать рублей…“ – „Я не буду требовать от вас многого… нужду родителей должны вполне нести дети… Что ж, не пив чая, не умрешь с голоду… Я сейчас только приобщался, денег занял для священника… давно уже не имею ни копейки денег“, Отец отвечал: „по бедности нашей, не могу удовлетворить твое законное желание“».

Умерла кроткая мать, очень любившая своего Феденьку. Отец прикупал деревеньки с крепостными, выйдя на пенсию – переехал в одну из них, зверски обращался с дворовыми, завел гарем… и кончил свои дни трагически: дворовые его задушили. Это тяжко легло на сердце Достоевского, до конца дней. В романе «Братья Карамазовы» событие это, несомненно, отразилось. Возможно, что страшные мысли приходили Достоевскому… как, например, те роковые слова, которые выкрикнул Митя Карамазов про своего отца: «зачем живет этот человек?!.»

Кончив училище суровых времен Николая I, муштру под барабан и, вероятно, по Николаевскому режиму, не раз наказанный розгами за ночное чтение запоем, – субботняя «порция»! – Достоевский выходит в офицеры. Исключительная пылкость воображения, увлечение Шиллером, романтический бред мечтаний… Получив свою долю отцовского наследства, он остается в Петербурге и ведет беспорядочную жизнь, но в то же время с жаром отдается писательству. Гюго, Бальзак, Жорж Занд, Гете, боготворимый Пушкин… Захватывает «социальные вопросы»; воображение и чувствительность сказываются в первых же литературных опытах.

Чувствительно-сладенький роман «Бедные люди» приносит ему исключительный успех. Ночью поднял его с постели поэт Некрасов, которому Достоевский накануне принес первую свою пробу, и повез к известному критику Белинскому.

Достоевский читал всю ночь, Белинский плакал, Некрасов плакал, автор плакал… Белинский обнял его и воскликнул: «Да понимаете ли вы, что вы написали?! это же гениально!..»

В 40-х годах прошлого века слезы восторга были явлением заурядным. Но лицемерия тут не было; Белинский жил яркими, но короткими вспышками восторга, как и негодования. И Достоевский принял от знаменитого критика лавры, как справедливую награду: он восторженно поверил в себя и в подлинность лавров.

Роман имел успех. Автора затаскали по кружкам и салонам. Это льстило безвестному офицеру, и он потерял самообладание: писал на горячую голову, днями и ночами, и Белинский уже не восторгался.

Достоевского раздражали насмешки и шаржи, он нервил, возмущался, спешил и… смешил. Успех сошел на нет. От будоражной жизни и литературных неудач стали определяться приступы эпилепсии, «падучей». Древние называли этот недуг «священным»: за одну-две секунды до беспамятства, больной, в начинающемся припадке, созерцал «бездну бездн» и «небеса небес».

Этим недугом Достоевский наделил своего «идиота», князя Мышкина. В романе князь подробно описывает это состояние, называя его созерцанием на миг «мировой гармонии». Эти припадки порождали в Достоевском невыносимую тоску и чувство гибели, как бы расплату за миг созерцания «мировой гармонии»: «хоть бы в сумасшедший дом поступить!» – писал он.

Вопросы социальные явно проступали в романе «Бедные люди», что и восхитило Белинского: впервые в русской литературе ставился вопрос о страдании «маленьких людей», о неправде жизни. Для Достоевского это было началом его служения, его «голгофы».

В 1847 г., 26-ти лет от роду, он посещал политический кружок идеалиста-революционера Петрашевского. Это «детство русского социализма», утопических мечтаний и… заря будущего пожара; подлинных революционеров-разрушителей Достоевский еще увидит, в Швейцарии, в жутком лице «миро-разрушителя» Бакунина, породившего в нем образ безумного Шигалева, – роман «Бесы».

Из петрашевской «идиллии» ничего практического не вышло для будущего переустройства жизни, но для Достоевского тут начало его трагической судьбы: в апреле 1847 г. его арестовали за чтение в кружке и по салонам известного письма Белинского к Гоголю и продержали в одиночном заключении в Петропавловском крепости восемь месяцев, разрешив читать и писать.

Он много писал и напряженно думал. Здесь, может быть, начался пересмотр многого в нем и особенно того пылкого атеизма, которым он проникся под влиянием страстного Белинского, философа-самоучки, мыслившего часто по верхушкам. Белинский так, например, определял свое основное мировоззрение в письмах к жившему в Лондоне русскому изгнаннику Герцену: «в словах „Бог“ и „религия“ вижу тьму, мрак, цени и кнут».

Эта недоношенность мыслен окажется опорой всей тон лжи и клеветы на Россию, последствия чего и поныне сказываются: у Европы еще остается от этих дешевых слов и им подобных совершенно искаженное представление о России, о ее сущности, народной и государственной: рабская покорность народа, не понимающего и не ценящего свободы, привыкшего к цепям и кнуту, равнодушного к гнету, как вьючное животное; «кровавое» самодержавие-деспотизм, мрак православия, насильники-жандармы, мракобесие во всем, поголовный разврат… Россия – сплошное историческое недоразумение, всегда готова всех угнетать, всех поработить и лишить свободы, гнет для всего мира… и проч. и проч…

С этим представлением Европы о России Достоевский боролся всю жизнь: и в романах, и, главное, в «Дневнике Писателя». Он многое осветил, очищая от лжи и грязи, откапывая заживо погребенную Россию, – былую «Святую Русь». В этом его великая заслуга перед Россией и человечеством. Без его творчества чужестранцам трудно понять истинный лик и подлинную, живую, душу России. Но чтобы открыть Россию миру, ему самому надо было открыть себя. Надо было обрести веру, Бога.

Влияние Белинского держало его непрочно и недолго. После первых испытаний сибирской каторги, после встречи с народной Россией, пусть каторжной, – и это еще важнее, – а, главное, после «встречи» с народным, «русским» Христом, Достоевский нашел подлинного себя.