Том 7. Это было - Иван Шмелев

Май, 1947

Париж

(Русская мысль. 1947. 31 мая. № 7. С. 3)

«Мисюсь» и «Рыбий глаз»

…Редко я отвечаю читателям, но вам отвечу: вы иностранец, а дело тут о нашем большом писателе.

В рассказе А.Чехова «Дом с мезонином», названном в немецком переводе – «Мисюсь», вскрывается очень важное, – о мироотношениях и путях жизни: по уму и по сердцу; читателю образно открывается, какому пути отвечает художественная правда Чехова.

Вы заключаете, что Чехов признает правоту Лиды. Я попытаюсь показать, что это не отвечает художественной правде рассказа.

В послесловии к сборнику – «А.Чехов» я привел одну из сцен рассказа, где намекается чеховская правда; а ясней она проступает в последней сцене художника-пейзажиста с Лидой, и в «диктовке».

Можно ли приписать чуткому Чехову, что он признает правоту за Лидой? правоту ее отношения к свободе чувства, духа? Чехов и имя-то ей дал, хладно звучащее по-русски: сочетание в ее имени «л» и «Э», дающее звуковое впечатление слова лед, вызывает ощущение холода. И, действительно, Лида в рассказе – «ледяная»; немцы зовут таких «рыбий глаз», «фиш-ауге». На такой «лиде» поскользнешься, из «рыбьего глаза» их веет мертвящим холодом.

Как дал Чехов Лиду в последней сцене? Дал окарикатуренной, усмешливым глазом скользнув по ней.

Что сделала Лида? Расправилась с судьбой сестры, – с полуребенком «Мисюсь», и с матерью. Она давно запугала их, придавила своим авторитетом, властностью, «умом»; и они вручили ей покорно свою волю. Они до того подавлены «диктатурой» Лиды, что даже в важном вопросе личной жизни, где решалась судьба «Мисюсь», ее счастье с любимым человеком, они рабски покорны ей: Лида куда-то их убрала, распорядилась ими, как багажом – отправила куда-то срочно. Она за «Мисюсь» решила, «своим умом», что для «Мисюсь» счастья с художником-«пейзажистом» быть не может, и самовластно распорядилась судьбой сестренки. Срочно-нежданно выпроводила ее из дома, без всяких объяснений с влюбленным в нее художником, и твердо уверена, что так, именно, и надо: она знает, что делает, ибо она все знает. Разбила родное счастье, и до того спокойна, что может тянуть рутинное, – обычную в ее расписании «диктовку». По ней это означает: делать дело, выполнять долг, учить. При таком разгроме семьи – диктовка! Не ясная ли усмешка Чехова?! – заставить Лиду диктовать деревенской ученице басню Крылова – «Ворона и Лисица»: о глупости и тщеславии. По басне, Ворона осталась «в дураках»; по рассказу – осталась «в дурах» самоуверенная Лида. Тут – прикровенно вынесенный ей вердикт. Одним словечком «ворона» Чехов дал всю ее, с вороньим ее умишком, с ее самолюбованьем: усмешкой скользнул по ней. И читатель обязан понять эту усмешку: этого требует искусство.

Мало того: Чехов, в конце рассказа, приоткрывает, с кем он душой, и подает надежду – в словах рассказчика-пейзажиста, – на встречу с утраченной «Мисюсь», – тонким упоминанием «зеленого света» в мезонине, этого «грюне лихт», – цвет надежды! Нежная грусть этого «конца» не может обмануть читателя в выводе, с кем же Чехов. Надо только уметь читать, а это немалое искусство, особенно для читателей не русских: Чехова и свои-то вполне не знают: слишком он прикровенно-целомудрен.

В этом небольшом рассказе дано большое, – показаны два мироотношения, два пути творить жизнь: хладным умом, «надуманно», и – вдохновенно вслушиваясь в сердце. Впоследствии я ограничивался намеком, указав на глубокий библейский символ – «Два Древа». Читатель сам наполнит намеченные формы: Чехов дал все для этого, своим мастерским искусством.

Что такое «Лида» в русской жизни? Редкий довольно образец, карикатурно дававшийся литературой нашей: так этот тип несвойствен характеру русской женщины.

Русская женщина, русская девушка… – носят в себе великий дар: большое сердце, тревожно-четкое. Русская женщина… нежна, мечтательна, жертвенна, принимает жизнь, как священное. Это она творит жизнь, это она выносит бремя испытаний, хранит «соль жизни». Наша литература ею прославлена. Сколько чарующих образов матерей, жен, бабушек, нянь, сестер, невест… у Тургенева, Достоевского, Гончарова, Толстого, Лескова, Чехова, Мельникова-Печерского… и, конечно, у нашего Солнца – Пушкина! Есть и «Лиды», но почти все они подчеркнуты, окарикатурены, – все они как бы сбрасываются с жизненного счета. «Русская женщина» – у иностранцев – получает значение особливости – душевной сложности, загадочности, неопределенности, как и пресловутое наименование – «ам сляв», – и это свидетельствует о наличии чего-то, еще не понятного, не узнанного, что вне привычных мерок. Быть может, этим «чем-то» – творчество жизни сердцем? – и отмечается предназначенье наше – осветить и обновить Жизнь? Освятить ее?!!! Это заветное таится и в большой литературе нашей в искании нами Идеала. Мы не миримся с привычным сущим, мы ждем и – ищем.

И так понятно, что чуткий Чехов, как и его пейзажист-рассказчик, грустит по утраченной «Мисюсь» и призывает ее – «Мисюсь, где ты?..»

А «Лиды»… – таких – баб – называют «дуботолками», про них шутки как, наприм., про упрямую старуху, которая, в трясине, хоть высунутой рукой кричит и кричит свое «стрижено!..» – и стрижет пальцами: «не брито». Таких народ зовет метко – «голова воронья». И хоть им кол на голове, они все свое будут «дуботолить». Вот, про «ворону»-то и Чехов…

Эти «Лиды» – маленькие и узкие, с усохшим сердцем, упрямые. Их когда-то именовали кличкой «синий чулок», «передовая». От такой-то «передовой» педантки сбежал в приключения герой чеховского рассказа «Дама с собачкой». Такие бесплодят жизнь и никогда ничего не создают. Такие всплывают в революции, и тут они прямолинейно-тупы, нередко одержимы. Людей будут годы удушать, вгонять в надуманные формы, гнуть в дугу по придуманному плану, а «рыбьи глаза» как ни в чем не бывало будут продолжать: «Во-ро-не где-то… Во-ро-не…» Написала?

Пушкин сказал: «глупец один не изменяется…» Он был умен, свободен – и «изменялся». Тоже и Чехов. Рационалист, он нашел силу открыть себя. Его «Дом с мезонином» не был глубинно понят, как и немалое из его творений. Вдумайтесь, каков его суд над ему подобными, – над профессором в «Скучной истории», над Рагиным в «Палате № б»?! Оба – врачи, как он.

«Рыбьему глазу» все равно: он и в трагическом будет долбить свое «воронье», спокойный, уверенный, что делает важное для жизни: будет диктовать «Ворону», будет диктовать и из пресс-куранта, и из «политической программы». К счастью для русской женщины, политика не берет ее: это область малого ума, – не Разума, не сердца. Русская женщина призвана творить, а не мертвить: она – сама Жизнь, священное.

Вот почему так притягательна власть нашей большой литературы, которая мало еще понятна миру, несмотря на интерес к ней: она зовет к священному творчеству жизни, показывая созидающие силы. Творит разумом сердца, творит даже через этих «Мисюсь»-полудетей. Такие-то, чистые с большими открытыми на мир глазами, и выносят тяготы жизни. Для таких «Мисюсь» – жизнь есть некое таинство, и они, как евангельская Мария, живут в себе, внутренним созерцанием, и это внутренне, без думы о нем даже, проводят в жизнь. И этим живят ее. Без них – оледенеет она, станет – как «рыбий глаз».

Июнь 1947

(Русская мысль. 1947. 19 июля. № 14. С. 6)

Памяти «Непреклонного»

Великая и чреватая страница Русской Истории заключена: «Скончался Генерал Деникин». Не только – Русской Истории. Генерал Деникин, его служба – связаны с Историей вообще, как связана Россия с миром. На протяжении ряда лет «дело Деникина» взвешивалось на мировых весах. От удачи или неудачи этого дела зависели будущие судьбы человечества. Ныне мы это видим. Это определяет место Деникина в Истории. Долго еще историки, политики и государственники будут вглядываться в эту чреватую страницу. Она содержит много учительного, пророческого. Эта страница вскроет много теней и света, но не откроет ни единого темного пятна, Россия не постыдится своего Сына: в его «послужном списке» самые ярые искатели «темных черт» не сыщут для себя удовлетворения, В этой странице крови, горя и слез найдут лавры и розы, найдут славу… найдут непроходимые стены терний, но: будут бессильны ткнуть в проступки и преступления, – там их нет. Могут подсчитывать ошибки, но не отыщут грязи, подделок, сделок, криводушия, клеветы… – всего того, что связывается обычно с «исторической личностью». Это уже победа. Это – слава и увенчание. Эта победа личности накрепко сплетена со славой и победой национальной. Немного найдется в Истории такой чистоты служения.