Барбаросса - Валентин Пикуль

Андрей Иванович Еременко отложил костыли, взял в руки палку. Но и палку он оставил в приемной Верховного, чтобы выглядеть молодцом…

«Сталин подошел ко мне, поздоровался и, пристально посмотрев мне в лицо, спросил:

– Значит, считаете, что поправились?..»

Василевский после войны писал:

«Ставка и Генеральный штаб с каждым днем все более и более убеждались в том, что командование этим (Сталинградским) фронтом явно не справляется с руководством и организацией боевых действий такого количества войск, вынужденных к тому же вести ожесточенные бои на двух разобщенных направлениях…»

Сталин готовил новую рокировку среди командующих!

………………………………………………………………………………………

Как раз тогда нашумела пьеса А. Е. Корнейчука «Фронт», в которой автор (наверное, с одобрения Сталина) нанес справедливый удар по тем генералам, что жили прежними заслугами, воюя по старинке. В главном персонаже пьесы Корнейчук вывел туповатого и самонадеянного упрямца Горлова, который даже хвастался, что академий не кончал, радиосвязь – от нее одна лишь морока, а он побьет врага «нутром» и геройством рядового солдата. Впервые столь открыто ставился вопрос о непригодности военачальников, не желавших видеть глубоких перемен в искусстве ведения моторизованной войны, и недаром же такие вот горловы слали проклятья автору, требуя от властей запрещения вредной – по их понятиям – пьесы…

Гордов тоже был достаточно возмущен:

– Где Горлов, там и я – Гордов… это как понимать?

– Да совпадение, – утешал его Хрущев.

– За такие совпадения морду бить надо…

Вскоре они выехали на передовую, заодно навестили 64-ю армию, которой командовал «Василий Иванович», как называли солдаты Чуйкова, почему-то пренебрегая его фамилией. Вид у Хрущева, прямо скажем, был довольно-таки кислый, очевидно, под стать своему командующему, он не очень-то верил в то, что оборона Сталинграда надежна. Да и чем, спрашивается, они, Гордов и Хрущев, могли помочь фронту? Они и обстановки-то на фронте не ведали… На передовой появились не в самый героический момент – армия Чуйкова откатывалась за Дон, кто плыл в кальсонах саженками или брассом, держа на голове котомку со шмотками, иные цеплялись за автомобильные покрышки или за пустые бочки, держались за бревна.

– А вас… что? – орал Гордов. – Война не касается? Ну что за народ пошел?! Только бы пожрать да драпать…

Зато в штабе 64-й армии дорожки песочком посыпаны, будто тут гулять собрались, сам же Чуйков – даже в условиях фронта умудрялся выглядеть элегантно. С вызывающим шиком он, как джентльмен, опирался на трость. Но что особенно поразило Хрущева, так это его белые перчатки.

– Армия-то драпает… когда воевать научитесь?

– Учимся, – скромно отозвался Василий Иванович.

– Мало вас били, – упрекнул его Хрущев.

– Меня – да! – мало, – не возражал Чуйков, и Гордову стало явно не по себе, когда он со знанием дела стал нахваливать гибкую тактику противника. – Казалось бы, – доложил он, – оборона вдоль реки и должна бы повторять конфигурацию береговой черты. Однако немцы умышленно оторвались от береговых контуров. Даже отступили от реки, нарочно создав «ничейное» пространство, чтобы мы в нем завязли…

– Его армия драпает, а он, такой-сякой, врага же и расхваливает…

Тут Гордова и понесло: мать-в-перемать и в такую вас всех; выдал полный набор «душеспасительных» слов, а Никита Сергеевич тоже не скрывал, что Чуйков ему неприятен:

– И не стыдно ли фасонить перчатками? В такой исторический момент, когда вся страна напрягла свои силы на разгром зарвавшегося…

– Да у меня экзема… еще с Китая.

– Ладно – экзема. А дубина-то в руках для чего?

– Не дубина, а… стек! Мне так удобнее.

Тут Гордов и Хрущев в один голос:

– У него армия бежит, а он… Судить таких надо!

Ух, до чего же неприятен показался им этот Чуйков!

Возвращаясь в Сталинград, Гордов и Хрущев никак не могли успокоиться, дружно ругая Василия Ивановича:

– Нельзя таким пижонам доверять армию…

– Нельзя, нельзя, – соглашался Хрущев. – Ведь это на что похоже? Стек себе, перчатки, еще цилиндр не успел завести.

– Гнать его в три шеи, – решил Гордов, – чтобы такие пижоны мой Сталинградский фронт не позорили.

– Верно! В резерв его… пока не поумнеет!

Во время разговора со Сталиным Хрущев доложил, что Чуйкова они сняли – как неспособного! Не станешь же рассказывать о перчатках да трости, лучше сказать – неспособный.

– И правильно сделали, – послышался из Москвы ответ Сталина. – Чуйков такой пьяница, что весь там фронт пропьет…

Василий Иванович пьяницей не был. Но теперь, поди ж ты, доказывай «вождю народов», что ты трезвый, если «вождь» уже решил, что ты пьяный. Долго ли у нас на человека ярлык наклеить? А потом сам он не отлипнет и не отдерешь его…

4 августа Чуйков, отозванный в резерв фронта, возглавил оперативную группу Сталинградского фронта. Спросил:

– А где она, эта группа?

– Нет группы, – отвечал Гордов. – Собрать надо…

Чуйков не растерялся. Собирал в городе вышедших из окружения, отбившихся от своих частей, брал тех, кто из госпиталя выписался, если дезертира поймают – он и дезертира в строй ставил, внушал ему, чтобы дураком тот не был:

– Хорошо, что на меня напал. Другой бы знаешь куда тебя отвел? Не вчера война началась и не завтра закончится. Чем бегать-то, так лучше у меня послужи… Героем с войны вернешься, от баб отбою не станет, все девки перед тобой в штабеля сложатся…

Его оперативная группа скоро отличилась на фронте героизмом бойцов, и опять по фронту шла добрая молва:

– Вот Василь Иваныч… вот душа человек!

А кто теперь знает генерала Гордова? – Никто.

А кто знает сейчас маршала Чуйкова? – В с е.

Но тогда еще не пришло время славы Чуйкова – еще царили бездарные временщики типа гордовых-горловых.

………………………………………………………………………………………

…Сталин начинал новую рокировку фронтов и командующих.

– Значит, поправились? – заботливо переспросил он.

– Так точно, – по-солдатски отвечал Еременко.

– Будем считать, товарищ Еременко вернулся в строй… Сразу приступим к делу. Сейчас, – сказал Верховный, – обстановка под Сталинградом настолько осложнилась, что мы решили Сталинградский фронт разделить на два фронта, и один из них намерены поручить вам.

Василевский, развернув карты, четко доложил о линии раздела Сталинградского фронта, причем эта линия рассекала на две части и сам город. Еременко сразу насторожился, и было отчего: город един, оборона его едина, а задачи фронтов вроде бы самостоятельны.

Один фронт оставался с прежним Сталинградским наименованием – во главе с Гордовым, а Еременко предстояло командовать Юго-Восточным, ограждая Сталинград с южных направлений… Чушь какая-то!

– Вы желаете что-то добавить? – спросил Сталин, сразу приметив, что Еременко чувствует себя не в своей тарелке.

Андрей Иванович встал и сказал, что оборону города нельзя делить между двумя фронтами, паче того, линия раздела, идущая по реке Царица, тянется вплоть до Калача, а стык между фронтами – всегда останется уязвим в обороне:

– Если Сталинград един, то и одного фронта достаточно для его обороны – незачем делить его, как буханку хлеба…

Сталин, бывший до сей минуты душа человек, любезно интересовавшийся у Еременко, как срослись у него кости, вдруг разом переменился, стал раздражительным, ибо он не терпел, если кто-то осмелился думать иначе, нежели решил он, «великий Сталин». Погуляв по кабинету, он задержался возле Василевского и, давая урок Еременко, сказал:

– Оставить все так, как мы наметили.

Рано утром 4 августа Андрей Иванович вылетел в Сталинград, который он разглядел с высоты еще издалека – над городом нависала шапка дыма от сгоравших на Волге судов «Волготанкера» с их нефтяными трюмами. Хрущев выслал за Еременко свою машину, и прямо с аэродрома Еременко доставили на квартиру в центре города, в которой проживал и Гордов, сразу увидевший в Еременко не соратника своего, а скорее соперника. Раздвоение единого фронта уже сказывалось, да оно и понятно, ибо в народе давно примечено, что два паука в одной банке никогда не уживутся.

Никита Сергеевич вел себя как радушный хозяин, пригласил Еременко к самовару, но выглядел сам измотанным, усталым. Не лучшее впечатление сложилось и от Гордова, который после недавнего посещения передовой не был уверен в том, что армии Гота и Паулюса можно остановить. («Некоторая растерянность, – вспоминал Еременко, – и нервозность в его поведении насторожили меня. Его дальнейшее поведение удивило меня еще больше».) Гордов даже не спросил, как наладить стыковку двух фронтов в одном городе, и замкнулся в своей комнате.

– Поговорим, – тихо сказал Хрущев за чаем и вкратце поведал Еременко о том, что творится на фронте. – Не все у нас в порядке с командованием, – сказал Никита Сергеевич, – сам понимаешь, что я имею в виду этого… Гордова.