Барбаросса - Валентин Пикуль

– На бумаге все выглядит гладко – дивизия на дивизию, баш на баш. Но триста наших бойцов не могут переломить мощь полнокровной немецкой дивизии… Это же факт!

– Факт, и весьма печальный, – согласился Василевский.

– Потому, – подхватил Гордов, – нам и нельзя вести себя так, будто мы уже находимся на подступах к Берлину.

Александр Михайлович понял, на что намекает Гордов: мол, чего ты, дурак, эту битву затеял, сидел бы тихо.

– Пока не закончим эту войну, – жестко ответил он Гордову, – на дивизии полного штата надеяться не стоит. Но мы находимся на подступах к Сталинграду, и, может быть, именно отсюда, от этого Калача-на-Дону, и начинается наш путь к Берлину…

Вечером, вернувшись в Калач и долго лавируя на своей «эмке» в кривых переулках, среди садов и заборов, Василевский слышал, как чей-то женский голос звал его адъютанта.

– Никак, тебя? Что, уже познакомился?..

Адъютант вернулся в машину, рассказывая со смехом:

– Да эта орет. Согласна комнату сдать. Говорит, что теперь полы просохли. А мужиков в хозяйстве не осталось. Вдова…

Василевский долго и мрачно молчал, потом сказал шоферу:

– Поехали, Саша… вдова! Как много у нас вдов…

Кривыми улицами Калача утром катился танковый батальон – к переправам, снаружи обвевало речным донским ветерком, а из раскрытых люков машин било жаром, как из банной парилки.

– Левее! – покрикивали. – Забор не тронь… мужиков в хозяйстве не стало, одни бабы… Теперь правее бери. Прямо!

От железнодорожной насыпи отходил переулок с громким названием – Революционный, а возле убогой халупы без крылечка стоял однорукий мужик в измятой рубахе, босой и небритый.

– Эй, братцы! – кричал. – Я же ваш… или забыли?

Это был местный житель – майор Павел Бутников, израненный в боях под Барвенково и демобилизованный подчистую, как полностью негодный. Его узнали. Танки остановились. Бутников подошел, хромая. Гладил шершавую броню и… плакал:

– Вот инвалидом стал. Вернулся в Калач, вон домишко-то мой… а тут и вы. Опять фриц нажимает. Братцы, куда ж мне теперь деваться? Жить не хочется… чует сердце, что долго вас не увижу. Так возьмите меня с собой. Все равно пропадать. Так лучше уж с музыкой… а?

………………………………………………………………………………………

Мосты через Дон не выдерживали груза танков – рушились. Издалека нависала багровая туча пылищи, жарко и тревожно сгорали на корню хлеба, и шли – опять! – немецкие «панцеры». Между танками и бронетранспортерами энергично двигалась – перебежками между стогами – вражеская пехота, которая была вроде эластичных ребер корсета, которыми Паулюс, казалось, удушал нашу оборону…

Чуйков – под пулями – спрыгнул в окоп. 

– Умеют воевать, сволочи. Но бить-то их все-таки можно!

Василий Иванович еще не ведал своей легендарной судьбы, а судьба обламывала его жестоко. Немало наших людей в этих боях под Калачом попало в окружение, из которого потом выходили кто тишком (по ночам), а кто шел «на ура» средь бела дня, прорываясь. Но появились и пленные со стороны противника. Чуйков находил время, чтобы присутствовать при допросе пленных, и они зачастую удивляли его своей откровенностью.

– Я парикмахер из Кельна, – сказал один из них. – Не скрою, что на фронт пошел добровольно.

– Что вам худого сделала Россия и русские?

– Ничего. Просто мне захотелось иметь «э-ка».

Его не поняли. Пленный объяснил, что «э-ка» – так в вермахте сокращенно называют Железный крест (Eiserne Kreuz).

– У меня, – не скрывал пленный, – заведение в Кельне лишь на одно кресло, а имей я на груди хотя бы один «э-ка», то мог бы открыть салон на десять клиентов сразу.

– Вот и вся правда, – невольно вздохнул Чуйков и велел увести пленного парикмахера, мечтавшего о Железном кресте.

Среди пленных попадались итальянцы из 8-й армии Итало Гарибольди – из дивизии «Срофческа», что служила Паулюсу заслонкой, дабы прикрывать свою армию с северных флангов. Эти ребята были чересчур говорливые, нехотя входившие в общую колонну с немцами. Однажды конвоир пригрозил немцу:

– Эй ты, фашист, давай шевели мослами!

– Я фашист? – оскорбился немец. – Я убежденный национал-социалист, а к этой сволочи, – он показал на итальянцев, – никакого отношения не имел и не желаю иметь.

Пленные итальянцы не желали следовать в наш тыл в одной колонне с пленными немцами из армии Паулюса:

– Мы честные фашисты! – кричал один офицер. – И мы не желаем маршировать рядом с этой нацистской заразой…

– Не спорь с ними и уводи в тыл поскорее, – вмешался в этот идеологический спор Чуйков. – Кто там нацист, а кто фашист, кто лучше, а кто хуже – и без нас в лагере разберутся.

Именно в эти дни 6-я армия Паулюса несла очень большие потери, а генерал-профессор медицинской службы Отто Ренольди доложил, что похоронные команды иногда не справляются с приготовлением могил и тогда используют для захоронений глубокие воронки. Иногда даже обычных крестов не ставили над солдатскими могилами, а зарыв убитого, клали над ним его каску и писали на ней белилами номер полевой почты. Но каждую неделю в 6-ю армию поступали свежие киножурналы «Вохеншау», и солдаты Паулюса видели себя бодрыми и веселыми, всегда наступающими, а русские представали обычно в рядах пленных.

Слухи о больших потерях вермахта в это время достигли Германии, вызвав среди немцев перешептывания, догадки, сомнения и прочее. Немецкая публика каждую неделю просматривала «Вохеншау» – самые свежие кинорепортажи о делах на Восточном фронте, и в темных залах кинотеатров иногда слышались почти истерические женские выкрики – мать узнавала сына, а жена узнавала своего мужа.

Геббельс, с чела которого никто не срывал лавры самого изобретательного пропагандиста, сказал Фриче:

– Приятель, не сыграть ли нам на этом? Объяви-ка по радио, что каждая немка, увидевшая в «Вохеншау» близкого ей человека, отныне имеет право бесплатно получить фотокопию с тех кинокадров, где появились ее муж, сын или братец…

В этом вопросе Геббельс явно поторопился: наплыв заказов на копии отдельных кадров из боевой кинохроники был настолько велик, что скоро Фриче пришлось внести поправку. Копии стали высылаться за счет государства только матерям или вдовам, чьи сыновья и мужья уже погибли на фронте, а все эти занюханные невесты, сестры и прочие права на копии не имели…

А Московское радио, верное себе, каждый божий день повторяло стереотипную фразу: «Каждые семь секунд в России погибает один немецкий солдат». Думаю, что в конце июля 1942 года немецкие солдаты гибли гораздо чаще…

………………………………………………………………………………………

Я внимательно перечитал солидную работу «Великая победа на Волге» под редакцией маршала К. К. Рокоссовского, изучил «Сталинградскую эпопею» под редакцией маршала М. В. Захарова, у меня не сходили со стола авторитетные издания «Битва за Сталинград» и, конечно, «Сталинградская битва» нашего историка А. М. Самсонова – и все эти материалы еще раз убедили меня только в одном: наше контрнаступление, наспех организованное А. М. Василевским, никаких результатов не принесло, а все перечисленные мною монографии лишь подчеркивали неготовность наших войск к наступлению, пусть даже самому малому, и – да простит мне Бог! – я почувствовал, что мы в ту пору гораздо активнее были в обороне, нежели в наступательных сражениях. А что немцы? Пожалуй, только одна фраза из мемуаров Вильгельма Адама, адъютанта Паулюса, убедила меня в том, что Василевский был все-таки прав, начиная это контрнаступление, плохо подготовленное. Вот она, эта фраза:

«НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ 6-я АРМИЯ БЫЛА

В ОПАСНОМ ПОЛОЖЕНИИ…»

После войны наши историки и полководцы не раз попрекали в печати А. М. Василевского за то, что именно он организовал контрудар возле Калача, хотя и сам понимал, что наша армия к наступлению не была готова. Через 20 лет после окончания войны Василевский в своем интервью для «Военно-исторического журнала» сказал, что в тех условиях, какие сложились тогда под Сталинградом, любое наступление – пусть даже слабое! – было единственным выходом для разрешения трагической альтернативы. Мало того! Александр Михайлович честно признал, что наши контрудары у Калача «не привели к разгрому ударной группировки противника, прорвавшейся к Дону, но они, как видно из последующих событий, сорвали замысел врага окружить и уничтожить войска 62-й и частично 64-й армий, сыгравших в дальнейшем основную роль в защите города Сталинграда!».

Немецкий историк Ганс Дёрр тоже признал после войны, что наш контрудар возле Калача «дал (нам. – В. П .) выигрыш во времени примерно в две недели». А это – много! «Затем, – писал Г. Дёрр, – из двух недель стало три, и потому лишь 21 августа 6-я армия Паулюса смогла начать свое наступление через Дон…»

Но теперь – именно теперь! – когда Паулюс с трудом выбрался из гущи боев, для него невыгодных, и его армия несла невосполнимые потери – Гитлер уважил мнение Йодля: