Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далее следует немаловажные для Гуссерля (и раннего, и позднего) разъяснения термина «vorstellende Setzung» (Assumtion) – полагание, принятие через представление. В данном случае оно выполняется применительно к осмыслению некоего животного, или к примыкающим предикациям (отнесение к виду «кошек» и т. д.). Снова подчеркну: и здесь имплицитно имеется важная связь с будущей теорией интенциональности, а именно с её существенной линией – с прояснением интенциональной концепций «полагания» (Meinen – «мнить», и не от русского слова «мнение», т. е. всегда субъективное суждение о чем-либо, а в смысле постоянного «держания в уме», «движения» вперед содержательного по смыслу и значению, обогащаемого предметного содержания. Но снова же видно, что пока Гуссерль ещё не говорит об этой впоследствии акцентируемой структуре чего-то более определенного.)
Опустим другие, более конкретные и частные (больше логические) рассуждения Гуссерля в этом параграфе.
В § 11 рассматриваемого Манускрипта Гуссерль возвращается к анализу одной из центральных подпроблем (более широкого проблемного цикла) «Различение истинных (wahren) и интенциональных предметов в субъективном смысле».
Оно примыкает к тому разбору уже интенциональной проблематики, который мы вели несколько раньше – потому что Гуссерль сознает: ко всему предшествующему краткому и сугубо специальному анализу «интенциональных предметов» настоятельно требуется добавить другие разъясняющие – предваряющие или итоговые дополнения. И он отчасти предоставляет их. До сих пор различение внутри истинных (wahren – думаю, для перевода лучше подойдут также слова: действительных, реальных в собственном смысле) предметов проводились, напоминает автор, исключительно в применении «к объективному содержанию представлений» (Ebenda. S. 333). Здесь опять стихийно делается конкретнейшее различение из тех, которые будут подробно разъяснены, теоретически узаконены только в развитой гуссерлевской теории интенциональности, а именно: в подробностях будет уточняться, к какой стороне актовых – т. е. ноэтических – сторон относятся конкретные же прояснения предметных, т. е. ноэматических моментов. Именно такой ход мыслей понятен: Гуссерль имеет в виду не какие-либо (личные) мотивы и не психологические особенности субъекта представлений. В рассматриваемых в Манускрипте случаях «представление имеет подлинный (wahren) предмет, т. е. ему соответствует какой-либо (einen) действительный предмет. И представление обладает [именно] интенциональным предметом, т. е. оно не располагает никаким действительным (wahren) предметом – оно его только представляет» (Ebenda. S. 333–334). Отметим: это были пока рассуждения о представлениях, которые Гуссерль называет «объективными представлениями». Далее он замечает, что введенное им различение можно применить также и к «субъективным представлениям» (subjektive Vorstellungen). Но тогда, предупреждает Гуссерль, «их значение испытывает существенное изменение» (Ebenda. S. 334). Какое же? Предмет представления – уже не «действительный» (wahre), а помысленный предмет, или предмет как помысленный. Вот этот шаг анализа, думает Гуссерль, должен привести исследователя (притом объективно, почему его уже предприняли схоластики, а потом «переоткрыли» авторы более позднего времени) к интенциональным предметам!
Но при осмыслении текста манускрипта, как мы уже показали, возникают сомнения в том, что на означенном пути именно здесь, на ранней стадии действительно возник или должен возникнуть полноценный интенциональный анализ. Гуссерль и сам не скрывает того, что «речь о только интенциональных предметах как таковых» может вызвать отторжение у кого-то из исследующих ту же тему. Особенно если проблему будут толковать, по его мнению, ошибочно, в том, например смысле, что представление (понимаемое как «субъективное переживание», Erlebnis) как будто делает представляемый предмет чем-то специфическим для себя – как бы наличным (präsent) и в то же время неким «призрачным, теневым образом» (Schatenbild), которому в то же время вверяется функция как бы оспаривать «подлинное» («wahre») существование!
Гуссерль такое толкование категорически не приемлет. Почему? Ведь представляемый предмет и предмет подлинный (wahre) для него – это нечто взаимосвязанное, если не идентично то же самое. А когда интенциональный предмет характеризуют расплывчато (как некую тень, schattenhaft), тогда все более и более отделяют его от предмета подлинного. Если он – предмет в представлении, то он больше не идентичен с предметом вне его (Ebenda. S. 334). Но в чем же именно состоят здесь и различия, и специфика? В полной мере ответов на такие вопросы ранний Гуссерль ещё не знает. Однако характерно, что сами вопросы… уже напрашиваются.
В конце разбираемого § 11 Гуссерль пытается объяснить, насколько трудна для понимания (именно в то время) проблема интенционального предмета, почему в её истолковании накопилось много «путаницы» (Verwirrungen), неверных, с его точки зрения, «способов выражения» (Ebenda). Это опасение обосновано, потому что и сам Гуссерль, по моему мнению, не преуспел – именно в здесь разбираемых разделах ранних манускриптов – в доказательстве того, что перевод исследовательских стрелок в сторону понятия, теории интенциональности действительно поможет распутать накопившиеся проблемно-теоретические затруднения (им неплохо зарисованные).
* * *
§ 12 анализируемого манускрипта называется «Обобщение результатов».
Итак, к каким результатам, согласно обобщению самого Гуссерля, привел его тогдашний (1894 года) анализ «интенциональных предметов» – ещё раз напомню, темы, профильной для всей зрелой феноменологии Гуссерля, но, как мы теперь убедились, так или иначе введенной уже у раннего Гуссерля?
Прежде всего, сам Гуссерль вполне точно и объективно определил сравнительно узкую проблемную рамку своих предложенных в Манускрипте объяснений. «Мы отнесли различие истинных и интенциональных предметов, – писал Гуссерль, – исключительно к объективному содержанию представлений» (Ebenda. S. 333). Он также подчеркнул, что при этом не вдавался, в сущности, в те вопросы, которые как будто включил в проблематику «психологических мотивов и вообще психологических особенностей представлений» (Ebenda). В самом деле, анализ здесь – не психологический, а (уже) интенциональный, т. е. принципиально иной по своей сути.
Как было ранее установлено Гуссерлем, предшествовавшее рассмотрение в Манускрипте было, во-первых, связано с относительно узкой темой предметности (именно) представлений, а в ней – проблемно – с потребностями и трудностями дифференциации оттенков рассуждения об интенциональных предметах, во-вторых же и с разделением представления предметов на предметы в «собственном» и «несобственном» смыслах.
В заключение § 12 Гуссерль призывает задуматься над теми колебаниями (Aqivokation, экивоками), которые имели место в случаях употребления особого выражения – а оно в самом деле было весьма употребительным в литературе как раз в случаях рассуждений об интенциональности: «представление относится к предмету», или «представление представляет некоторый (einen) предмет».
Сначала нам приходит на ум субъективное представление: ему-то и приписывается отношение к предмету. Но ведь когда мы выносим суждение, уже в философских рамках некоего рассуждения – когда мы говорим: представление о льве представляет льва, то «функционирует не субъективное, а “объективное” представление как носитель отношения, и это также гармонирует с оправданным, в определенной мере, высказыванием (Rede): отношение к предмету будет в случае каждого (субъективного) представления опосредовано его «содержанием», т. е. значением» (Ebenda.
