Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова

соединены в едином сплаве логический, теоретико-познавательный, психологический подходы. Чрезвычайно интересно и то, что здесь перед нами, и тоже лишь объективно, уже как бы появляются разрозненные фрагменты… будущего гуссерлевского интенционального анализа! Они в разработанном виде позже войдут в особую рубрику «интенциональных предметов представлений» – наряду с феноменологическими «описаниями» других предметных (ноэматических) структур разнообразных актов сознания (ноэтических его сторон). Но сам-то Гуссерль об этих будущих исследованиях, естественно, еще не ведает! Он, хочу повторить это, пока остаётся в пределах упомянутой ранней концепции предметности (в рамках анализа акта представлений) с едва пробившейся – но в качестве лишь исследовательского горизонта – идеей интенционального предмета.

Продолжим исследование смысла и состава ранней теории.

В пример Гуссерль неожиданно берет соотношение представлений и суждений в таком теоретически сложном и жизненно деликатном вопросе, как проблема «существования» или «несуществования» Бога. Её – именно в силу таких теоретических сложностей и жизненно-практической, личностной деликатности – я разбирать не буду. (Да и Гуссерль в обсуждаемой статье в нее подробно не вдается.)

В § 6 Гуссерль вновь отзывается на проблему «парадоксии беспредметных (gegenstandloser) представлений».

Он возвращается, в частности, к тезису: «не всякому представлению соответствует предмет» и присоединяет свои дополнительные разъяснения. «В действительности два выражения: “(некоторый) предмет” (“ein Gegenstand”) и “существующий, подлинный предмет, предмет в собственном смысле” полностью эквивалентны…» (Ebenda. S. 315).

Что касается «предмета в собственном (eigentlichen) смысле», то здесь, по Гуссерлю, имеет место «подлинная идентичность»: существует и фиксируется связь двух представлений и «идентифицируется» их предмет. «На отношении к предметам (Gegenstände) во всех этих случаях покоится предметность представлений (Gegenständlichkeit der Vorstellungen), которые вступают в такие связывания суждений» (Ebenda. S. 315 – разрядка Гуссерля).

Возвращаясь к теме «предметности» (особой, конечно) даже абсурдных высказываний (таких, как «круглый четырёхугольник»), Гуссерль снова, хотя и в других словах подчёркивает нечто удивительное: при учете факторов интенциональности рассуждения об «интенциональных предметах», например, о «круглом четырёхугольнике» обретает – в этих пределах – свой «предмет» с тем же правом, что и «четырёхугольник», «цербер» или «Бисмарк – тиран»! (Ebenda. S. 316)

Ещё одно замечание Гуссерля вводит связанную с обсуждаемым контекстом специфическую тему: «Представление “Зевс” и «главный из олимпийских богов» имеют один и тот же интенциональный предмет, т. е. “Зевс” и «главный олимпийский бог» согласно греческой мифологии» (Ebenda. S. 317). Небезынтересны и разъяснения, которые даются сразу же после этого. Их суть: «само собой разумеется», продолжает Гуссерль, что говорящие об этих мифических объектах могут и не ссылаться именно и прямо на греческую мифологию, даже плохо знать о более конкретных мифах. Ибо мы, пишет Гуссерль, даже не нуждаемся в дополнении – «согласно греческой мифологии» – и по сути не испытываем никаких сожалений, если они вообще отсутствуют, как это в большинстве случаев и бывает.

В дальнейшем в разбираемом манускрипте Гуссерль сопоставляет акты представлений и восприятий с точки зрения того, насколько они близки или отдалены от самого их предмета. Представления – в разных отношениях – дистанцированы от их предметов из-за различных опосредований и изменений. «Напротив, в восприятии представлен сам предмет; он естественным образом содержит в себе атрибуты, ему присущие». (Разделение такого рода, заметим, уже вполне в духе будущей теории интенциональности, а именно её актовой, т. е. ноэтической проблематики.) И ещё можно было бы добавить: реально речь идёт не о представлениях самих по себе, а о том, что́ из них непосредственно извлекают или в принципе могут извлечь люди, обладающие представлениями.

Что касается поиска «объективно-логических связей», то последние, констатирует Гуссерль, в определенных аспектах перекидывают мосты (überbrücken) через разные рассмотренные им раньше существенные различия; они позволяют увязывать воедино прямые и непрямые представления, дают возможность переносить понятия, сформированные в первом случае, но уже взятые в более широком значении, на второй класс представлений. Отношение к предметам представлений в обоих случаях разное, так что учет различий принципиально необходим, причем такому учету следует, по Гуссерлю, придавать не чисто вспомогательное, а существенное значение.

Приводятся красноречивые примеры, касающиеся перехода от «единичных» ко «всеобщим» представлениям (см. § 7).

Положим, мы высказываем (полагаем) что-либо относительно Сократа. Тогда предварительно вообще-то должно быть фактически принято гипотетическое, предварительное положение: «если это нечто (т. е. некто Сократ) – есть». Гуссерль, однако, напоминает: такое уточнение осуществляется совсем не в том же смысле, в каком говорят: «нечто есть красное», «нечто есть дерево». «Сократ – не атрибут, какой может принадлежать предмету именно так, как принадлежит какой-либо (другой) атрибут» (Ebenda, S. 321). Да и представление «Сократ» вовсе не такого вида, по Гуссерлю, как представление «некое дерево» («ein Baum») (Ebenda). И опять: подобные уточнения объективно – уже в духе детально разработанной будущей гуссерлевской теории интенциональности, а именно – её «предметного» (ноэматического) аспекта.

Гуссерль добавляет, что и связка (Kopula) «ist» имеет, в случае «Сократ» и «дерево» как «предметов» мысли, совершенно различные значения. Логики же особо не различают их, напоминает он. (Далее следуют интересные – думаю, равно для философов и логиков – более конкретные размышления о связке «есть», ist, которые приходится опустить.) Я опускаю также специальный § 8 с заголовком «Экзистенциальные высказывания и генеральные допущения» в математической аксиоматике» и § 9 «Универсуум дискурса».

Перейду к § 10, который озаглавлен словами «Экспликация содержания представлений». Речь пойдёт, разъясняет Гуссерль, о суждениях, в которых говорится не о существующих предметах (Gegenstände).

Разберем, предлагает Гуссерль, то, как мы эксплицируем представление «некий лев» (ein Löwe.) А мы эксплицируем, с помощью имени «лев», что́ именно обозначаем [словом] «лев» и что хотим понимать под этим. Но ведь именно таким же образом мы эксплицируем «беспредметные» (gegenstandlose) понятия, подобные «квадратуре круга», и т. п. Последние также как бы «представляют» предметы; но последние – предметы не существующие; они предстают как «субъекты суждений, предикаты которых суть признаки, конституирующие содержание» (Ebenda S. 330)

Гуссерль предлагает даже (S. 331) подробные раскладки относительно подчиненной, но в принципе тоже немаловажной подпроблемы такого рода: как развёртывается в сознании, в метарассуждениях «цепь предикаций» (eine Kette der Prädicationen), образующих дополнения к суждениям типа «лев есть животное» и т. д. (Речь идет о рассуждениях, интересных именно для логиков, ибо в логических дисциплинах вводились и эти понятия, и изменяющиеся теории предикации.) В этом контексте Гуссерль выясняет, что последующие суждения являются не экзистенциальными, а поясняющими, причем поясняющими не само «бытие», существование объекта, а что-то, уже являющееся результатом нашей мыслительной работы. И ведь тогда «мы лишь хотим осуществить, – поясняет Гуссерль – следующее разъяснение: говоря “лев является…”, мы на самом деле сообщаем о том, что мы сами мыслим (по-немецки: denken wir uns, т. е. мыслим сами для себя) нечто обладающее такими-то и такими-то