Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Став жителем Ялты, Антон попал под бдительное око местной прессы. Приходилось ему сиживать и на заседаниях – в попечительном совете женской гимназии, в Обществе Красного Креста, в комитете по борьбе с голодом. Пока в Аутке нанятые Бабакаем рабочие рыли фундамент под будущий дом, Чехов писал: за два месяца, проведенные на даче Омюр, из-под его пера вышли четыре рассказа. Из них три – «Случай на практике» для «Русской мысли», «Новая дача» для «Русских ведомостей» и «По делам службы» для «Недели» содержат мелиховские реалии – погибельная для природы фабрика и вороватые, недружелюбные крестьяне. Рассказ «По делам службы» отличает особая художественная сила: он повествует о поездке врача и судебного следователя в дальнее село для расследования самоубийства, после которой следователя начинают преследовать кошмары, навеянные картинами убогой крестьянской жизни. Протест против социальной несправедливости, прозвучавший в «Мужиках» и «Моей жизни», в этих последних чеховских рассказах нарастает: угнетаемые становятся реальной угрозой для угнетателей. Более светлыми тонами написан рассказ «Душечка», напечатанный в еженедельнике «Семья», – в нем изображен портрет женщины, отдающей себя без остатка всем мужчинам, с которыми связывает ее судьба, будь то антрепренер, лесоторговец или ветеринар. «Душечка» повергла в изумление либералов и очаровала Толстого, вместо иронии увидевшего в ней идиллию; при встрече Толстой сказал Чехову, что его рассказ – это «кружево, сплетенное целомудренной девушкой».

Антон был неспокоен – как справедливо предполагал Альтшуллер, из-за «Чайки». Это сказывалось и на его легких, и на кишечнике. Петербургская премьера сильно ударила по здоровью Чехова; московский провал мог бы свести его в могилу. Между тем и «Чайка», и «Дядя Ваня» успешно шли в провинции – последняя пьеса, принесшая Антону тысячу рублей, буквально завораживала публику. В ноябре Чехов получил из Нижнего Новгорода письмо от Максима Горького, в котором тот писал, что на спектакле «Дядя Ваня» он «плакал, как баба», и расчувствовался так, будто его перепиливали тупой пилой. Последний акт показался Горькому метким ударом по душе, а общее впечатление от пьесы он уподобил воспоминаниям детства: цветочной клумбе, изрытой и истоптанной огромной свиньей. Впрочем, писатель предупредил Антона: «Я человек очень нелепый и грубый, а душа у меня неизлечимо больна». Чехов ответил Горькому с большой теплотой, и между писателями завязалась на удивление искренняя дружба, причем будущему буревестнику революции не раз приходилось обращаться к Антону с самооправданиями: «Я глуп как паровоз <…> и вот я – лечу. Но рельс подо мной нет»[453].

Тем временем Маша со вкусом входила в роль московского полномочного представителя Антона Чехова. Она стала жить в свое удовольствие, обедать с актерами и актрисами, а на званых вечерах чувствовать себя все увереннее и раскованнее. Она подружилась с одноклассником Антона, актером Вишневским, игравшим роль доктора Дорна, и с Ольгой Книппер, которая играла Аркадину несмотря на то, что была на пятнадцать лет моложе своей героини. Друзья Антона теперь толпились в квартире Маши. Саша Селиванова сделала ей прививку от оспы. Дуня Коновицер, Антонова невеста двенадцатилетней давности, вновь сошлась с ней накоротке. Захаживали Елена Шаврова и Татьяна Щепкина-Куперник. Шавровы тоже принимали у себя Машу, и хотя ей не понравилась там мужская публика «с моноклями», Елена показалась ей красивой и интересной женщиной. Ольга Шаврова предложила Маше попробовать себя на сцене. Левитан же был слишком истощен болезнью, чтобы уделять Маше внимание: «Лежу и тяжко дышу, как рыба без воды», – пожаловался он Антону. И все же Маша не оставляла надежды, что ей удастся устроить свое «личное счастье». Она вовсе не стремилась в Ялту преподавать географию – ей весело и интересно жилось в Москве, где можно было ходить по театрам и заниматься живописью.

Вечером 17 декабря все подъезды к Московскому Художественному театру запрудили кареты и экипажи – там, в заполненном до отказа зрительном зале, состоялась премьера возрожденной «Чайки». После спектакля Немирович-Данченко телеграфировал Чехову: «Успех колоссальный. <…> Мы сумасшедшие от счастья». Антон послал ответную телеграмму: «Ваша телеграмма сделала меня здоровым и счастливым». Теперь Немирович-Данченко стал просить у Антона исключительных прав на постановку «Дяди Вани». Получил Антон телеграмму и от своего одноклассника Вишневского: «Чайка будет боевой пьесой нашего театра». Неудачны были лишь сама Чайка – Нина Заречная в исполнении М. Роксановой (вскоре ее выведут из спектакля) да Тригорин, который в трактовке Станиславского походил на «безнадежного импотента»; однако даже это не умерило восторга публики. Особая похвала досталась Ольге Книппер. О ней Антону писал Немирович-Данченко: «Книппер – удивительная, идеальная Аркадина. До того сжилась с ролью, что от нее не оторвешь ни ее актерской элегантности, прекрасных туалетов обворожительной пошлячки, скупости, ревности и т. д.» Маша сошлась с братом в его первом впечатлении об актрисе: «Очень, очень милая артистка Книппер, талантливая удивительно, просто наслаждение было ее видеть и слышать». Ей вторила Щепкина-Куперник: «За три года это первый раз, что я наслаждалась в театре. <…> Здесь все было ново, неожиданно, занимательно. <…> Очень хороша Книппер».

Пьеса помогла восстановить утраченные связи. Левитан поднялся с больной постели, купил у барышника за двойную цену билет и побывал на спектакле, который, как он признался Антону, лишь теперь понял вполне. Особое его сочувствие вызвал Тригорин, мечущийся между немолодой любовницей и юной ее соперницей. Даже актер Ленский, невзлюбивший Антона с тех пор, как тот высмеял его в «Попрыгунье», был очарован «Чайкой». Сергей Бычков, коридорный «Большой Московской гостиницы», побывал на спектакле четыре раза; в письме к Чехову он напомнил ему о Людмиле Озеровой: «как она страстно хотела сыграть вашу Чайку»[454]. Редкая женщина не увидела в Чайке собственную судьбу. Кундасова написала Антону, что ее овдовевшая сестра Зоя жаждет получить от Немировича-Данченко заветную роль.

Следующие два представления «Чайки» были отменены из-за болезни Ольги Книппер – для Антона это был немалый ущерб, поскольку за спектакль ему полагалось десять процентов от валового сбора. Однако теперь свои отношения с Художественным театром он поставил в один ряд с женитьбой на актрисе. В письмах к Елене Шавровой и Ефиму Коновицеру он воспользовался одной и той же фигурой речи: «Мне не везет в театре, ужасно не везет, роковым образом, и если бы я женился на актрисе, то у нас наверное бы родился орангутанг – так мне везет!!»

Живя теперь в Крыму, Антон оплачивал московскую квартиру, имение и школу в Мелихове, строительство ялтинского дома и дачу в Кучук-Кое. На нем лежала забота о бедных родственниках, а срок его жизни неумолимо сокращался. Однако вместо того, чтобы, по совету Левитана, просить деньги у сильных мира сего, он предпринял иные решительные действия.

Глава 67

«Я теперь марксист»

январь – апрель 1899 года

Самое странное во всей этой истории было то, что вести переговоры о продаже издателю Адольфу Марксу прав на полное собрание своих сочинений Чехов отправил в Петербург Петра Сергеенко. Окончив, как и Антон, таганрогскую гимназию, Сергеенко стал писателем-юмористом и печатался под псевдонимом Эмиль Пуп, так и выйдя на проложенную Чеховым дорогу в большую литературу. Антон неодобрительно отозвался о двух его книгах – «Как живет и работает гр. Л. Н. Толстой» и «Дэзи», но больше всего не переносил его занудства: «Это погребальные дроги, поставленные вертикально». Будучи истовым толстовцем, Сергеенко не держал секретов от домашних. Антон же смущал его тем, что любил поговорить на скабрезные темы и в свою очередь приходил в раздражение от его чванливого тона. Лишь благодаря своей дотошности Сергеенко подошел Чехову в качестве литературного агента.

Антон уже не первый год восхищался Марксом, который печатал книги на русском языке, а дела вел на немецком. Выпускаемый им журнал «Нива», самый популярный в России еженедельник для семейного чтения, своим подписчикам предлагал литературное приложение, а в качестве вознаграждения – бесплатные словари. Печать у него была отличная, да и гонорары весьма неплохие. Заключить договор с Чеховым Марксу посоветовал Толстой – всему Петербургу было известно, что крупнейший (после Толстого) писатель России находится в стесненных обстоятельствах. Как предполагал Сергеенко, за исключительные права на сочинения Чехова Маркс будет готов заплатить семьдесят пять тысяч рублей – даже при том, что для начала предложил пятьдесят тысяч. Имея такую сумму, Чехов уже мог быть уверенным в своем будущем. Начал Антон с того, что ответил отказом на встречное предложение Суворина. Тот держал совет с наследниками – Дофин пришел в крайнее недовольство, и Суворин послал Антону телеграмму: «Я не понимаю, зачем Вам торопиться с правом собственности, которое будет еще расти. <…> Семь раз отмерьте сначала. Разве Ваше здоровье плохо».