Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Почти не отлучаясь из Мелихова, все более теряя интерес к приходящему в упадок имению и разобщенный со старыми друзьями, Антон пытался писать, хотя занятие это, как признался он Авиловой, стало вызывать у него отвращение: «Как будто я ем щи, из которых вынули таракана». Однако авансы, полученные от «Нивы» и «Русской мысли», надо было отрабатывать. Тем летом Антон воплощал на бумаге идеи, посетившие его в Ницце. Несмотря на минорное настроение, он создал одни из лучших своих рассказов. Журналу «Нива» он предложил самый большой из них, под названием «Ионыч». Это история земского врача, сына дьячка, который постепенно уподобляется своим бездушным, спесивым и бездеятельным пациентам. В рассказе присутствует типично чеховская сцена несостоявшегося объяснения в саду. Особую художественную силу приобретает отголосок детских воспоминаний – картина залитого лунным светом кладбища.

Следом Антон написал составившие трилогию рассказы, которые в июле и августе публиковала «Русская мысль». Повествователи – два расположившихся на отдых охотника – обмениваются историями о жизни, загубленной человеческим малодушием. Герой «Крыжовника» одержим идеей купить имение и выращивать крыжовник, хоть кислый, но свой. «Человек в футляре» – это по-гоголевски гротескный портрет школьного учителя. Третий, наиболее трогательный рассказ, «О любви», повествует о безнадежной любви молодого помещика к жене своего друга. Два первых рассказа, в силу прозрачности своей морали, сразу стали классикой. Мораль же рассказа «О любви» была неочевидной как для критиков, так и для читателей: в нем речь шла о том, что порой самопожертвование есть видимость трусость[432].

Вдохновение, посетившее Антона летом, он сам объяснял тем, что частенько прикладывался к «мутному источнику» (выражение вошло в семейный обиход после рассказа Павла Егоровича об услышанной им проповеди, в которой «чистый источник» церковной службы противопоставлялся «мутному источнику» пагубных пристрастий вроде алкоголя). Однако и это перестало помогать, по мере того как приближался день неминуемого отъезда в Крым. Осенью у Антона снова открылось кровотечение.

В Москву Антон приехал 9 сентября – и попал на первую репетицию «Чайки» во МХТе. То, что он увидел, стало для него откровением. Постановке предшествовали недели и недели кропотливой работы: пьеса прошла подробное обсуждение в труппе, а Станиславский все лето просидел в имении своего брата под Харьковом, продумывая мизансцены. В Чехове актеры увидели высшего судию, а не докучливого комментатора, и его интерес к театру возродился с новой силой.

Антон побывал и на репетиции пьесы «Царь Федор Иоаннович», где его буквально заворожила актриса Ольга Книппер, игравшая царицу Ирину. Она тоже заметила Антона – еще на репетиции «Чайки» несколькими днями раньше: «Мы все были захвачены необыкновенно тонким обаянием его личности, его простоты, его неумения „учить“, „показывать“ <…> Антон Павлович, когда его спрашивали, отвечал как-то неожиданно, как будто и не по существу, как будто и общо, и не знали мы, как принять его замечания – серьезно или в шутку»[433].

Встречи с Чеховым дожидались и старые друзья. Однако они уже не узнали в нем прежнего Антона-Авелана, готового повести свою эскадру в новые походы. Даже Татьяна Щепкина-Куперник, приветствовавшая Антона восторженным стихом, поняла, что в нем произошла какая-то перемена[434].

В Москву пожаловал и Суворин. Они с Антоном отобедали в «Эрмитаже», а затем, в компании с Александрой Хотяинцевой, сходили в цирк. Три недели спустя Антон послал Суворину полное недоумения письмо по поводу его критических выпадов в «Новом времени» в адрес новорожденного московского театра. Он ни словом не обмолвился о своем впечатлении от Ольги Книппер в роли Аркадиной, но расхвалил увиденные сцены из «Царя Федора Иоанновича», и особенно выделил Книппер, не называя ее по имени: «Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность – так хорошо, что даже в горле чешется. <…> Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину».

Пятнадцатого сентября курьерским поездом с Курского вокзала Антон выехал в Ялту. Из головы у него все не шла самая бойкая и жизнерадостная актриса труппы Станиславского и Немировича-Данченко Ольга Книппер.

Глава 65

Сломанная шестеренка

сентябрь – октябрь 1898 года

В июле жена Александра, Наталья, отбыв с детьми на дачу, обрекла своего благоверного на длительное воздержание. Тот жаловался Антону: «Veneri cupio, sed caput dolet, penis stat, nemo venit, nemo dat»[435]. В августе, пока Наталья все еще находилась в отдалении, Александр купил школьную тетрадь, приладил к ней кожаный переплет и собственноручно изготовил иссиня-черные чернила из дубовых орешков. Своему дневнику он дал название «Свалка нечистот, мыслей, идей, фактов и всякого мусора. В назидание детям»[436] – и стал записывать в нем свои семейные несчастья. Однако по возвращении жены Александр обнаружил, что несостоятелен как мужчина. И снова он 28 сентября делился своим горем с Антоном: «В супружеском отношении я стал швах и даже у домашнего очага не вырабатываю достаточно материалов не только для онанизма, но и для коитуса». Наталья потребовала, чтобы Александр обратился к брату за лекарством от «старости».

Четвертого октября Соня Чехова, Ванина жена, писала Александру из Москвы: «Многоуважаемый Александр Павлович, Коля заниматься не хочет, ведет себя так дурно, что даже терпение наше истощилось. Слушаться не хочет никого, самое ласковое обращение и то – недействительно. Прибегала я даже за помощью к Маше, но и ей также он прямо повернул спину и не пожелал даже разговаривать с нею. <…> Как доставить его вам?»

Получив письмо, Александр делает отчаянную запись в своей «Свалке»: «Взвыл я волком <…> Наташа успокаивает, говоря, что Сонечка написала и послала свое письмо в пылу гнева». Ване он следом написал: «Николай сам себе подписал смертный приговор: теперь его уже никуда не примут. <…> Сажай его на поезд <…> на исправление его надежды нет».

В Петербурге Суворин размышлял о будущем Антона Чехова. Александр в связи с этим заметил: «Между Сувориным и Тычинкиным шел разговор о покупке всех сочинений Антона сразу, чтобы дать Антону побольше денег сразу и затем приступить к изданию „Полного собрания“».

Идея издания «Полного собрания сочинений» могла означать лишь одно: у Чехова появились опасения, что жить ему осталось недолго. Сейчас ему была необходима капитальная сумма, которая помогла бы дотянуть до конца его дней и после смерти еще осталось бы родственникам. Многие русские писатели, завершая творческий путь, надеялись на издание полного собрания своих трудов. Толстой советовал Чехову не откладывая взяться за редактуру своих сочинений, чтобы этого не пришлось делать наследникам. Суворин издавал Чехова довольно небрежно: он охотно исправлял ошибки в расчетах, когда Антон указывал на них, но у него всегда было неважно с корректурой, печатью и последующей продажей книги. По мере того как сыновья прибирали к рукам отцовское дело, его могучая империя начала разваливаться: подчинить себе Дофина Суворин был не в состоянии. Тычинкин, работник суворинской типографии, отговаривал Чехова от издания полного собрания сочинений, считая, что тот заработает гораздо больше на переиздании отдельных книг. Управляющий типографией Неупокоев то и дело терял чеховские рукописи и просил Антона не говорить об этом Суворину. Теплые чувства, испытываемые Чеховым к своему патрону, не стали бы помехой для перехода к другому издателю. Однако Сытин, которому Антон подумывал передать авторские права, вызвал его недовольство, нарушив обещание издавать журнал «Хирургия»[437]. Антон растерялся.

Собратья по перу, сочувствуя его затруднениям, взяли на себя хлопоты по поиску издателя. Они тоже понимали, что отъезд Чехова в Крым обозначил последний отрезок его жизненного пути. Эртель, сам больной чахоткой, 26 сентября писал другу: «Что такое Чехов? Ведь это одна из гордостей нашей литературы <…> И вот стоило этому крупному молодому писателю серьезно заболеть, – у него, кажется, чахотка, – <…> и вдруг оказывается, что надо вести унизительные переговоры о займах, надо искать денег, потому что те самые произведения писателя, которые читаются всей Россией, не в состоянии окупить ему ни отдыха, ни поездки на юг, ни необходимой для больного человека обстановки, тем более что на руках у него еще многочисленная семья. <…> Не возмутительно ли это?»[438]

У Миши Чехова тоже случались нарушения здоровья, и Антон поспешил с врачебным советом: «насчет болящего виска <…> – не употреблять табаку, алкоголя, рыбы»; порекомендовав инъекции мышьяка, йодистый калий и электрошок, прибавил: «А если и это не поможет, то жди старости, когда все пройдет и начнутся новые болезни». Маше же давалось множество поручений: пересылать деловые письма в Москву и Петербург, снаряжать в Крым посылки с галстуками, запонками и перчатками, купить башлык, отдать в починку теплую жилетку. Он также просил присылать ему из Лопасни почтовые марки – уехав за тысячу верст, он не хотел, чтобы Благовещенский, начальник местного почтового отделения, потерял своего основного клиента. Маша занималась оснащением мелиховской школы, на которую Антон пожертвовал 1000 рублей, полученных от МХТа. Между тем для Маши и родителей Мелихово становилось все более и более тяжелым бременем. Антон инструктировал их насчет посадки тополей, вспашки парка, укрытия от мороза цветов. Машу морально поддерживала Александра Хотяинцева, которая часто наведывалась в гости к Чеховым. Свое утешение Маша нашла в живописи: вдвоем с Хотяинцевой они начали писать портрет Татьяны Щепкиной-Куперник.