Путь Моргана - Колин Маккалоу

Подперев подбородок, Донован озадаченно воззрился на Ричарда. Что с ним стряслось? Может, он остерегается удовольствий? Не может быть! Ричард – умный человек, нашедший свой способ появляться в нужном месте в нужное время и умеющий находить подход к власть имущим. Он не раболепствовал, как многие другие, потому что был слишком гордым. «Передо мной тайна, – думал Донован, – но когда-нибудь я разгадаю ее».

– Если бы я знал, что тебе довелось пережить, Ричард, я смог бы помочь тебе, – произнес он. – Пожалуйста, расскажи мне все.

– Не могу.

– Ты боишься чего-то, но не плотских наслаждений. Ты боишься любви. Но что в ней страшного?

– Мне бы не хотелось, чтобы со мной случилось то, что однажды уже было, – нехотя признался Ричард, – второй раз мне этого не пережить. Я способен любить Лиззи как сестру, а вас – как брата, но не более того. Вся полнота любви, которую я испытывал к моей жене и детям, священна.

– Они умерли?

– Да.

– Ты же еще молод, ты покинул родину. Почему бы тебе не начать все заново?

– Может быть. Но не с Лиззи Лок.

– Зачем же ты тогда женишься на ней? – Глаза Донована замерцали.

– Потому что ей тяжело живется, а я по-братски люблю ее. Вы же знаете, мистер Донован: сердцу не прикажешь. Если бы ему можно было приказать, я, возможно, предпочел бы любить Лиззи Лок. Но этого не будет никогда. За год, который мы провели вместе в глостерской тюрьме, я это понял.

– Значит, ты все же не так равнодушен, как мне казалось. Да, ты прав. Приказать сердцу невозможно.

Солнце спускалось за скалы на западном берегу бухты, заливая все вокруг золотистым светом. Стивен Донован задумался о капризах человеческого сердца. Да, Ричард прав. Любовь приходит к нам без приглашения, как незваная гостья. Ричард пытался защититься, выбрав в супруги сестру, которую он жалел и которой стремился помочь.

– Если ты женишься на Лиззи Лок, – наконец заговорил Донован, – ты потеряешь свободу. Когда-нибудь этот союз станет для тебя обузой.

– Значит, вы не советуете мне жениться на ней?

– Да.

– Я подумаю, – пообещал Ричард и поднялся.

В понедельник утром Ричард попросил у майора Росса разрешения повидаться с преподобным мистером Джонсоном, а также с каторжницей Элизабет Лок, сообщив, что намерен просить ее руки.

В свои двадцать с небольшим лет мистер Джонсон был круглолицым, полногубым, слегка женственным мужчиной в безупречно чистом облачении – от накрахмаленного белого галстука до черной сутаны. Последняя скрывала увесистое брюшко: священник вовсе не желал выглядеть упитанным в этом голодном краю. Его блеклые глаза горели рвением, которое кузен Джеймс-священник называл иезуитско-мессианским. В Новом Южном Уэльсе мистер Джонсон нашел себе дело по душе: морально поддерживать прихожан, ухаживать за больными и обездоленными, устанавливать свои порядки в церкви, играть роль благодетеля. Он руководствовался поистине благими намерениями, но был весьма ограниченным человеком и приберегал сострадание исключительно для беспомощных. Взрослых каторжников он считал порочными людьми, души которых незачем спасать. Не будь они порочными, разве они попали бы на каторгу?

Узнав, что кузен Ричарда – священник церкви Святого Иакова в Бристоле, и обнаружив, что сам Морган образован, учтив и откровенен, мистер Джонсон дал свое согласие на брак и решил, что его прихожанин женится на Лиззи Лок во время следующей воскресной службы, чтобы все каторжники убедились в том, как их духовный пастырь преуспел в своих проповедях.

После захода солнца Ричард отправился в женский лагерь, показал разрешение священника часовому и спросил, где найти Элизабет Лок. Часовой не сумел ответить ему, но какая-то женщина с ведром воды указала на одну из палаток. Подойдя к ней, Ричард остановился в замешательстве: как постучать в полотняную «дверь» палатки? Не найдя другого выхода, он просто поскреб ногтями по парусине.

– Входи, если ты красавчик! – откликнулся женский голос.

Откинув полотнище ткани, заменяющее дверь, Ричард очутился в помещении, где могли бы с удобством разместиться десять женщин. Однако оно служило домом двадцати. По десять узких коек выстроилось бок о бок вдоль длинных стенок палатки, а пространство между ними заполняли самые разные вещи – от шляпной картонки до подстилки, на которой лежала кошка с шестью котятами. Обитательницы палатки, только что поужинавшие у общего костра, уже начинали раздеваться. Все они были худыми, изможденными и шумными. Лиззи лежала на койке, возле которой стояла шляпная картонка.

В палатке стало тихо, девятнадцать пар округлившихся глаз испытующе уставились на Ричарда. Переступая через вещи, он направился к дремлющей Лиззи Лок.

– Уже спишь, Лиззи? – улыбаясь, произнес он.

Она вздрогнула, открыла глаза и недоверчиво взглянула на Ричарда.

– Ричард! О, милый Ричард! – Она спрыгнула с койки, бросилась к нему в объятия и зарыдала.

– Не плачь, Лиззи, – мягко уговаривал Ричард. – Пойдем, нам надо поговорить.

Обняв за талию, Ричард повел ее из палатки под прицельными взглядами девятнадцати пар глаз.

– Везучая ты, Лиззи, – вздохнула немолодая каторжница.

– Вот бы и нам так повезло! – добавила вторая, беременная, с огромным животом.

Ричард и Лиззи отошли к берегу бухты, где была построена временная пекарня. Лиззи цеплялась за руку Ричарда так, словно от этого зависела ее жизнь. Ричард усадил ее на обтесанную глыбу песчаника.

– Что было с тобой после того, как нас увезли? – спросил он.

– Я еще долго пробыла в Глостере, а потом нас отправили в лондонский Ньюгейт, – ответила она, начиная дрожать. К вечеру похолодало, а Лиззи была одета только в тесное, поношенное платье, какие выдали всем каторжницам.

Сняв холщовую куртку, Ричард накинул ее на худые плечи Лиззи и вгляделся в ее измученное лицо. В свои тридцать два года она выглядела на сорок два, но в круглых черных глазах иногда по-прежнему мелькали искры. Когда она обняла Ричарда за шею, он ждал прилива любви или даже желания, но не ощутил ни того ни другого. Он заботился о ней, жалел ее – но не более.

– Расскажи мне все, – попросил он. – Я хочу знать.

– К счастью, в Лондоне я пробыла недолго: тамошняя тюрьма – сущий ад. Мы попали на «Леди Пенрин», где не было ни мужчин-каторжников, ни пехотинцев, достойных внимания. На корабле мы жили в такой же тесноте, как здесь, в палатке. У некоторых женщин были дети, другие, беременные, разродились во время плавания. Почти все новорожденные и дети постарше умерли – матерям было нечем кормить их. Умер и сын моей подруги Энн. Кое-кто из моих знакомых забеременел еще в пути и теперь ждет ребенка.