Колумбы иных миров - Юлия Федотова

— Та-ак! А это у тебя что?! — Он резко дернул шейную цепочку Хельги. На ней рядом с обычными амулетами висел знак Кансалонской гильдии.

Сотник Ингрем похолодел. «Как мог забыть снять, осел сехальский?! Не иначе, тоже козни камня!» Минуту они смотрели друг на друга молча. Потом… А, где наша не пропадала!

— Не отдам! Мое! — Хельги прикрыл медальон ладонью, прижал к груди — спрятал.

— Твое? Выходит, ты наемник? Кансалонец, так?

— Не знаю я никаких наемников, господин хороший. А амулет этот по праву мой. Я его не отнял, не украл! Мертвец поперек дороги лежал, голова отъедена. Я с него снял. Если мертвец неузнанный, кто что нашел на нем, тот может забрать. Закон такой, это каждый знает.

— Да разве тебе не ведомо, что амулеты носить — великий грех?! — вмешался грозный Пращур. Говорил громко и назидательно, адресуясь не столько к «грешнику», сколь к окружающим братьям и обережным людям. — Не на чародейство должно нам уповать, а только лишь на милость истинных богов! Все мы в их воле!

— Ведомо, не вели казнить. Да я их ненадолго надел, чтоб не потерять. Встречу какого неверного — продам. Кушать-то мне надо? Не отбирайте, господа добрые, сегодня же продам!

Ах, демон побери! Опять выкрутился! И ладно бы, доказывал, наглец, что чужая вещь! Так нет! «Мое! Не отдам!» Хитрый, щенок! Ну мы еще хитрее!

— Лови!!!

Будто походя, сотник удалился на несколько шагов, а потом, резко и неожиданно обернувшись, метнул нож. Без настоящего замаха, вполсилы — на проверку реакции. Всякий тренированный воин непременно ушел бы от такого удара. Машинально, не задумываясь. Тут бы его и уличили: не гусей ты пас, братец, а на битвы ходил. Да только не стоит сравнивать простого воина с кансалонским диверсантом, умеющим не только управлять своими рефлексами, но и само время на миг задержать.

Хельги отчетливо и ясно («будто в замедленном кино», сказал бы Макс), видел, как, переворачиваясь в воздухе, приближается к нему нож. Не только уклониться от удара — поймать, перехватить за рукоять успел бы. Но не стал. Только чуть заслонился рукой, чтобы не в живот пришелся удар. Сотник этого движения даже не заметил.

— А-ай! — хоть и неглубоко вошло лезвие, все равно больно. — Ты что, дядька, в своем уме?! Ножами кидается! А коли зарезал бы насмерть?! — На побледневшем лице допрашиваемого было написано праведное негодование. Прижимая окровавленную руку к груди, он упал на колени. — Дяденька Пращур! Господин наш, отец родной! Не вели ты энтому упырю меня обижать! Вот вишь! Кровища! Ой-й! — Тут Хельги очень натурально изобразил обморок, свалился на пол. Он чувствовал, что фантазия его небезгранична, и решил, пока не поздно, прервать допрос.

— Привести в чувство! — приказал сотник подручным. Те кинулись было, но Пращур остановил их взмахом руки. Допрос ему наскучил. Он был не в том настроении, чтобы выслушивать болтовню деревенского олуха, которому легче было бы достать луну с неба (она, по крайней мере, существует и в этом мире), чем раздобыть себе пистолет. Обережный идет по ложному следу — это очевидно. Чего прицепился к сопляку?

— Господин! Нутром чую, тут дело нечисто! Дозвольте до конца доследовать! Он убивец, он, не сойти мне с этого места! Честью своей ручаюсь — расколю паршивца!

И расколол бы, пожалуй, такова уж была его профессия. Но самонадеянный Павел Степанович отмахнулся.

— Не дозволяю! Умран говорит мне, это не он. Других ищите.

Сотник помолчал минуту, сердито сопя мясистым, сломанным в трех местах носом. Потом спросил едва ли не враждебно — немногие осмелились бы говорить с Пращуром в таком тоне:

— А с этим что делать прикажете? Отпустить, что ли? Всеволод хлопнул в ладоши, подзывая братьев:

— Уберите неразумное чадо. Принесите в жертву матери нашей Эрде.

Те согнулись в поясном поклоне.

— Велишь закопать заживо или утопить?

Павел Степанович задумался. Закопать? Вдруг откопаться сможет? Кто их, нелюдей, знает, на что они способны?

— Топите. Груз побольше привяжите, чтобы не всплыл утопленничек.

Потом уж как он себя проклинал: почему не велел принести жертву Умрану, не приказал сжечь на костре? Но было это много позже. А в тот день он ни о чем не жалел — радовался…

Хельги был разочарован до глубины души. Если честно, от церемонии жертвоприношения он ожидал много большего. Думал, будет торжественное шествие, толпа народу, молитвы, песнопения — ради такого случая готов был и их стерпеть. Помирать — так уж красиво!

Понятно, что помирать на самом деле он не собирался, рассчитывал улучить момент и сбежать. Но братьям-то об этих планах известно не было. Они-то всерьез его топили. Могли бы и расстараться! А то привели на берег реки, всего вчетвером, привязали к ногам большой булыжник, рукой махнули: «Ступай, отроче, во славу матери нашей Эрды!» — и толкнули в спину. «Будто вора утопили!» — успел подумать демон с досадой, и камнем (в буквальном смысле слова) пошел ко дну.

Нырял Хельги отлично, дыхание умел задерживать почти на пять минут. В детстве очень этим гордился — никто из мальчишек Рун-Фьорда не мог его превзойти. Хотя на самом деле никакой его заслуги в том не было, просто спригганы от природы выносливее большинства людей. Так или иначе, времени у него теперь было предостаточно — мог себе позволить спокойно утонуть, и уже со дна, не спеша и не привлекая лишнего внимания, уйти через астрал.

Река Тарвелен — так она называлась — в этом месте оказалась гораздо глубже, чем можно было предположить. Погружение, причем ускоренное дополнительным весом камня, заняло целую минуту (нарочно считал, чтобы знать, сколько времени у него осталось). Верхние слои воды были мутными, буро-зелеными, пахли тиной, и видно в них было шага на два вперед, не дальше. Но примерно посередине глубины вдруг посветлело, будто Хельги не тонул, а, наоборот, всплывал. Исчезла муть, вода сделалась кристально-прозрачной, синеватого оттенка. «Странно!» — подумал он с удивлением. Но если бы он в свое время удосужился выучить как следует эльфийский язык, теперь не удивлялся бы. Все названия рек в Староземье были староэльфийскими: Венкелен — могучая вода, Иткелен — холодная вода, Менглен — злая вода. Даже имя Аолен можно было перевести так: чистая вода. Так вот, название Тарвелен обозначало именно то, что подумал Хельги, — странная или другая вода. Но подменный сын ярла этого не знал, не понимал, что происходит, а потому начал гадать, чем объясняется сей природный феномен.

При всей неожиданности и необычности окружающей картины, она казалась ему подозрительно знакомой. Этот цвет — холодная магическая синь, этот запах, похожий на тонкий аромат березового сока, эта легкость — будто не на глубине находишься, а в сильно загустевшем воздухе… Где-то он встречал нечто похожее… Только где?..