Немецкие предприниматели в Москве. Воспоминания - Вольфганг Сартор

российский монарх, который отошел от давнего обычая назначать министров только из числа высшего генералитета или знаменитых российских аристократических семейств. Он призвал в Министерство финансов профессора математики Ивана Вышнеградского945 и прежде всего наказал ему экономить на всех правительственных институтах, сам подавал тому пример и ограничил ежегодно отпускаемую сумму на императорскую семью десятью миллионами рублей.

Все великие князья, весь двор, вся элита страны пришли в ужас от такой экономии. Они уже видели себя прямо-таки нищими.

Однако император стоял на своем и удалился с семьей в Гатчину, где они вели простую семейную жизнь. Александр III был верным отцом семейства – редкость у его предков! Тогдашнему обер-полицмейстеру Петербурга Трепову946 было приказано выслать из страны всех французских кокоток, танцовщиц и проч., что опять-таки вызвало шумное недовольство великих князей. Император велел сказать им, что если им нужны женщины, то они должны либо жениться, либо выбирать русских, которые ничуть не хуже француженок, но, по крайней мере, деньги, которые они тратят, должны оставаться в России.

Ежегодные сезоны итальянской оперы с Патти, Нильсон, Николини947 и др., которые в правление Александра II обходились дорого, были просто запрещены948, император посещал русскую оперу. И так было повсюду.

Александр III старался как можно меньше размещать российские займы за рубежом. Вся огромная Транссибирская магистраль протяженностью около 10 000 км по его требованию была построена на бюджетные накопления без посторонних займов.

Вышнеградскому он поручил конвертировать старые 5,5- и 6-процентные государственные займы, находившиеся большей частью в иностранных руках, в 3,5- и 4-процентные, чтобы таким образом выплачивать за рубеж меньше денег.

Вот с этих огромных задач начинается блестящая российская карьера Адольфа Ротштейна!

Вышнеградский, теоретически понимая, чего хочет император, но не зная, как практически это осуществить, спросил у Ляского, не ли у него в банке кого-нибудь, кто может дать ему необходимые разъяснения. Ляский ответил, qu’il avoir un petit jeune homme de Berlin, qui a fait ses études dans la maison de banque Mendelsohn & Cie. de Berlin et chez Messieurs Rothschild frères à Paris, et qu’il croit qu’il pouvrait lui donner toutes les explications voulues sur cette affaire949. Ляский пригласил к себе нашего Адольфа Ротштейна, дал ему рекомендательное письмо к Вышнеградскому и, напомнив ему, что следует непременно надеть чистую рубашку и черный сюртук (в одежде Ротштейн был весьма небрежен), вечером в 9 часов послал его в Министерство финансов. Как позднее рассказывал мне сам Ротштейн, первый визит продолжался далеко за полночь. Вышнеградский пришел в полный восторг от знаний Ротштейна, и тот еще несколько недель приходил в министерство, пока все проекты конвертирования не были доведены до совершенства.

Когда вскоре Ляский скончался и возник вопрос о том, кто займет его пост, остальные директора – Гольдштанд, Нотгафт и др. – заявили, что им никто не нужен, они сами будут руководить банком. Вышнеградский был иного мнения и заставил их ввести в правление Адольфа Ротштейна, что и было сделано!

Как только Ротштейн оказался в седле, понадобилось весьма немного времени, чтобы он возглавил дирекцию – неутомимый работник, несмотря на слабое здоровье, (он страдал табесом, une maladie qui ne pardonne pas950, вследствие юношеского греха, что французы называют un coup de pièce de Venus951), самоуверенный до дерзости, он придал банку совсем новое направление, на иностранный манер.

Были учреждены филиалы в Париже, Брюсселе и Киеве, акционерный капитал благодаря эмиссии новых акций вырос до 25 миллионов, он теснее сотрудничал с Ротшильдами, Мендельсонами, Немецким банком и др. Банк проявлял интерес ко всем железнодорожным займам, помогал Министерству финансов проводить конвертирование российских займов за рубежом и т. д. Короче говоря, за считаные годы Ротштейн сумел сделать свое учреждение, Международный коммерческий банк, лучшим в Санкт-Петербурге и в России. В благодарность он ввел в дирекцию банка сына Вышнеградского, Александра Ивановича Вышнеградского, занимавшего незначительную должность в кредитной канцелярии952.

Я тогда не знал Ротштейна лично, но, разумеется, часто имел случай слышать и читать о нем в связи со всеми финансовыми проектами России.

Старый барон Кноп, познакомившийся с Ротштейном в железнодорожном купе, во время поездки из Петербурга в Берлин, рассказывал, что редко встречал в жизни такого умного хитреца. Старый г-н Прове отзывался о Ротштейне в таком же духе, говорил, что Ротштейн заранее знал, что ему скажут, еще до того, как ты открывал рот. Когда банк создал филиалы в Киеве, Париже и Брюсселе, все удивлялись, что он не создал филиала в Москве, ведь Москва была центром российской торговли. По-моему, об этом говорил с Ротштейном как раз г-н Прове. Ротштейн отвечал, что дело не настолько легкое, как все думают. Еврея москвичам в начальники ставить нельзя, немец из Берлина тоже неуместен, такой человек должен превосходно говорить по-русски и знать Москву, а коренного русского он, Ротштейн, не хочет, потому что сам русского языка не знает (кстати, он никогда русский не учил и умел разве что браниться по-русски). В это время старшим директором киевского филиала Международного банка был Макс Абрамович Ратгауз953, энергичный старый господин, начинавший много лет назад в Харькове как торговец шерстью и вместе с «Юнкер и К°» делавший с шерстью большие обороты. Он был другом моего отца и его дяди Йозефа Ценкера-старшего954 и знал меня, когда я был ребенком. Возглавляя киевский филиал, Ратгауз одновременно входил в наблюдательный совет банка в Петербурге (на мой взгляд, это нелогично, но так было!).

Обсуждая с Ротштейном идею московского филиала, г-н Ратгауз сразу сказал: «У меня есть нужный человек, отвечающий всем вашим пожеланиям». И назвал мою фамилию.

Ротштейн тотчас спросил, откуда этот Ценкер – не из старой ли фирмы «Ценкер и К°», с которой он еще в бытность свою у берлинского Мендельсона часто корреспондировал и о которой его начальники Мендельсоны говорили с известным пиететом. Когда Ратгауз это подтвердил, моя судьба была решена. Ротштейн частным порядком написал Прове и спросил его мнения. Прове, который мне это рассказал, дал наилучшие рекомендации, и вот так я однажды неожиданно получил телеграмму: «Непременно жду Вас тогда-то и тогда-то в Петербурге. Ротштейн».

На следующий день в 11.30 утра я вошел в личный кабинет Ротштейна в банке на Английской набережной. Я бы солгал, утверждая, что не волновался – ведь имя Ротштейна в финансовом мире России значило так много, что трудно было сохранить спокойствие. Но уже четверть часа спустя мы были друзьями. Ротштейн пожал