Собрание сочинений. Дополнительный том. Лукреция Флориани. Мон-Ревеш - Жорж Санд

этот тайный свет блеснул мне однажды, — думал он. — Когда я увидел эту женщину в Париже, я думал о ней целую неделю, пожалуй, даже две. Она поразила, удивила меня смесью сдержанности и непринужденности. Я смеялся, подшучивал, описывая ее Флавьену как сотканную из противоречий, но ведь в каждой шутке по собственному адресу есть доля правды. Я был если и не влюблен, то на пути к этому, и сюда я приехал не только с целью поохотиться и подышать воздухом; в глубине этих лесов в самом деле таится аромат приключения, который меня притягивал.

Если б я последовал своему первому побуждению, быть может, я был бы сегодня влюблен, как Флавьен. Быть несчастливым, как он, то есть уверенным в собственной склонности побеждать в себе совершенно определенное, пылкое желание, — да это было бы счастье, которое давали мне другие страсти и которого я еще жду от любви. Я не убежал бы, как он: я мучился бы, я бы жил… а вместо этого я скучаю!

Флавьен отказывается от нее, и он прав. У него с Дютертром были денежные отношения, в которых тот показал себя таким хорошим соседом, или, скорее, другом, что было бы просто непорядочно ухаживать за его женой у него на глазах. К тому же Флавьен принадлежит к людям, которые не умеют ждать и бросаются сразу в гущу опасности, хоть они и раскаиваются в этом на следующий же день. Но я ведь ничем не обязан Дютертру, и, кроме того, мне не нужна драма, я предпочел бы поэму. Только фаты и дураки сразу решаются погубить женщину и довести до отчаяния мужа. Умный человек просто шагает вперед как придется, срывая на своем пути цветы или плоды, не думая о том, чтобы кого-нибудь погубить или ограбить, пользуясь жизнью, но ничем не злоупотребляя. И так как настоящими преступлениями являются лишь те, что обдуманы заранее, умный человек может и должен быть счастлив, не опасаясь причинить несчастье своим ближним».

Нагромоздив таким образом кучу софизмов в свою пользу и заставив замолчать все сомнения, этот ум, более гибкий, нежели непреклонный, предался новой фантазии.

— Сегодня вечером мой вывих будет исцелен! — сказал он, толкая ногой подушку, которую доверчивая Манетта каждое утро клала под его письменный стол.

Большими шагами он прошелся по гостиной и вдруг увидел в окне простоватую и вместе с тем хитрую физиономию господина Креза, который с восхищением наблюдал из сада за тем, как свободно Тьерре расхаживает по комнате.

Уже не впервые паж Эвелины под различными предлогами с видом угодливого соболезнования наблюдал за походкой Тьерре. Захваченный на месте преступления, этот последний не счел нужным скрываться.

— Добрый день, господин Крез, — сказал Тьерре, подходя прямо к окну. — Вы толстеете, о богатый Крез, у вас цветущий вид. Нечего и спрашивать, как вы себя чувствуете.

Что касается меня, то если в Пюи-Вердоне вас случайно спросят, как я поживаю, можете сказать, что хорошо. С сегодняшнего утра я прыгаю, как козленок.

— Вижу, вижу, сударь, — отвечал Крез со своей тяжеловесной хитрецой. — Это очень хорошо, сударь, а то уж больно у вас в тот день был несчастный вид. Бьюсь об заклад, что вам здорово надоело хромать столько времени.

Если бы Крез находился в гостиной или Тьерре — во дворе, возможно, писатель и не смог бы подавить в себе желания дать ему пинка и доказать этим, что его нога уже совсем исцелилась. Но, к счастью для Креза, в окне была видна только его голова.

— Господин Крез, — ответил Тьерре, пыхнув сигарой ему в лицо, так что тот подался назад, — я всегда замечал, что от природы вы рассудительны. Иной раз вы, однако, делаете глупости.

— Что ж, может статься, сударь.

— Умеете ли вы читать, юный Крез?

— Ей-богу, нет, сударь.

— Как! Невежда, вы даже азбуки не знаете?

— Ей-богу, нет, сударь! — повторил Крез, сконфуженный и пристыженный.

— В таком случае меня больше не удивляет пренебрежение, с которым вы относитесь к этикеткам доверенных вам растений. Вы суете их в воду вместе с букетом и еще думаете, что человек может прочесть название цветка, когда вы целые сутки вымачивали бумажку в этой вазе.

Тьерре указал на фарфоровую вазу и на вытащенный им лоскуток пергамента.

— Ах, надо же, сударь! — сказал Крез, захваченный врасплох. — Я и не заметил этой бумажки. Значит, тут было название цветка?

— А что еще могло бы тут быть, я вас спрашиваю? Ну-ка, можете ли вы сказать мне это название?

— Ей-богу, сударь, господа это зовут азалия.

— Вот видите! А без вас я бы этого не знал. И когда особа, поручившая вам цветы, узнает, что вы так неосторожно везли их, что они стали просто неузнаваемы…

— Но, сударь, я ведь спрятал букет в шляпу!

«Бедный Флавьен! Он-то наверное носит его на груди!» — подумал Тьерре.

— Госпожа Дютертр будет ругать вас, — продолжал он, — за то, что вы так небрежно обращаетесь с редкими цветами, которые она посылает ценителям.

— Ей-богу, сударь, у нас они не в диковинку. У нас этих цветов полон сад, могу вам навезти сколько хотите. И потом, мне ведь дала их не госпожа Дютертр.

— Значит, мадемуазель Дютертр; какая разница!

— Слушайте, господин Тьерре, не надо ей про это рассказывать: она будет меня ругать.

— Неблагодарный! Мадемуазель Каролина никогда никого не ругает.

— Так это ж не мамзель Каролина!

— Да нет же, я оговорился: я хотел сказать — мадемуазель Натали.

— И не она вовсе!

— Значит, мадемуазель Эвелина? — воскликнул Тьерре, пораженный и уязвленный сильнейшим образом.

— Право же, сударь, похоже, вы хотите из меня что-то выудить! — нахально заявил Крез. — Да мне все равно. Если вы скажете мамзель Эвелине, что я выдал ее секрет, я выдам и ваш. Я скажу, что вы просто на нее дулись и что у вас был такой же вывих, как у нее или у меня.

Тьерре очень захотелось удлинить по крайней мере на метр красные уши дерзкого пюи-вердонского пажа; но он совладал с собой, решив обратить все это в шутку.

— Хорошо сказано, — заметил он. — Вот тебе за труды трубка, оправленная в серебро, которая принесет тебе почет в обществе.

Тьерре ясно прочел в глазах грума, каков был предмет его вожделений. Крез получил трубку, повертел ее в руках, сунул в рот, рассмеялся и подмигнул с наивной радостью дикаря.

— Свет не видел такой красоты! — сказал он. — Я буду брать по три су с каждого, кто захочет из нее покурить!

— Таким образом вы себе обеспечите недурной доход. Но я еще щедрее, чем