Большая Игра против России - Питер Хопкирк

Персию, особенно район Персидского залива, Керзон рассматривал как область, особенно уязвимую для дальнейшего российского проникновения. Санкт‑Петербург уже стал проявлять интерес к приобретению там порта и даже к постройке для шаха железной дороги от Исфахана до побережья. «Мы обеспокоены, — писал Керзон в апреле 1899 года министру по делам Индии лорду Гамильтону, — тем, что к необходимости защиты Индии от российского сухопутного нападения добавляется угроза нападения морского». Он убеждал кабинет: надо дать совершенно ясно понять и Санкт‑Петербургу, и Тегерану, что Англия не потерпит никакого — кроме ее собственного — иностранного влияния в Южной Персии. Проявляли интерес к Персидскому заливу не только русские — вызов британскому превосходству там начинали бросать и Германия, и Франция. Кабинет, однако, не проявлял чрезмерной озабоченности, что побудило Керзона написать Гамильтону: «Надеюсь, лорда Солсбери все Же можно убедить пошевелить мизинцем, чтобы сохранить Персию… Мы медленно — нет, я думаю, что надо уже говорить стремительно, — движемся к полному исчезновению нашего влияния в этой стране ». Волновал Керзона и Афганистан, несмотря на давнишнее британское соглашение с Абдур Рахманом и урегулирование северной границы с Россией. Причина заключалась в том, что в Калькутту начали поступать сведения о том, что российские чиновники в Транскаспии, в частности губернаторы Ашхабада и Мерва, пытались — наверняка с ведома Санкт‑Петербурга — связываться с эмиром напрямую, а не через Министерство иностранных дел в Лондоне. В конкретном случае Абдур Рахман русским отказал, и кризис был предотвращен. В то же время центр Большой Игры переместился в Тибет. В Индии стало известно, что дважды за двенадцать месяцев эмиссар далай‑ламы посетил Санкт‑Петербург, где был тепло принят царем. Русские всегда утверждали, что приезды и передвижения этого эмиссара — бурят‑монгола по имени Агон Дорджиев — вызваны только религиозными причинами, без какого‑то политического подтекста. Действительно, нельзя отрицать, что среди подданных царя, в частности бурят Южной Сибири, было немало буддистов тибетской школы. Что же может быть естественнее, чем духовные контакты между христианином — главой многоконфессионального государства — и буддистом? Но Керзон полагал, что не все так просто. Он был уверен, что Дорджиев — далеко не просто монах‑буддист, и от имени царя Николая он действует против британских интересов в Азии. Когда подтвердилось, что Дорджиев — близкий друг Петра Бадмаева, который стал теперь советником царя по тибетским делам, подозрения Керзона окрепли. Вся правда, скорее всего, так никогда и не станет известна, хотя большинство ученых нынче полагают, что опасения англичан были в значительной степени необоснованными: Николаю досаждало слишком много его собственных проблем, чтобы думать о Тибете. Однако респектабельный немецкий путешественник и знаток Средней Азии Вильгельм Фильчнер утверждал, что между 1900 и 1902 годами Санкт‑Петербург использовал любые средства, чтобы склонить Тибет к союзу с Россией. В книге «Буря над Азией: из жизни секретного дипломатического агента» (издание 1924 года) Фильчнер подробно описал действия бурят‑монгола по имени Церемпил, человека даже более таинственного, чем Бадмаев или Дорджиев, с которыми, оказывается, он был тесно связан. Среди прочего Фильчнер утверждает, что Церемпила активно использовал «индийский отдел» российского генерального штаба для организации поставок оружия в Тибет. Если Церемпил, который, как считают, действовал под разными именами и личинами, существовал на самом деле, то он сумел остаться неразоблаченным британскими разведывательными службами — упоминания о нем в архивах того времени отсутствуют.

Возможно, скорее поведение самих тибетцев, чем русских, убедило нового вице‑короля, что между Лхасой и Санкт‑Петербургом происходит нечто закулисное. Дважды он писал далай‑ламе, поднимая вопрос о торговле и прочих делах, но каждый раз письмо возвращалось нераспечатанным. Похоже, тибетский богоравный властитель в самом деле был в превосходных отношениях с русскими, так начинали утверждать даже санкт‑петербургские газеты. Керзон искренне переживал, что за его спиной готовится некое секретное соглашение, да еще и оскорблен был тем пренебрежением, которое выказал если не к его персоне, то к его посту «политический миф » — так называл он далай‑ламу. К началу 1903 года он пришел к убеждению, что единственным способом узнать правду о российских действиях и перевести британские отношения с Тибетом на твердую и надлежащую основу будет посылка в Лхасу специальной миссии, даже если индийскому правительству придется применить силу.

Керзон понимал, что правительство метрополии, которое только что выпуталось из унизительной и непопулярной войны с бурами, откажется предпринимать какие‑либо серьезные действия на дальних задворках Российской империи. Но в апреле ему удалось получить санкцию кабинета на отправку для начала переговоров сопровождаемой эскортом небольшой миссии в Хамба Джонг, в самое сердце Тибета. Выбирая кандидатуру политического советника, который возглавит миссию, Керзон остановился на ветеране Большой Игры майоре Френсисе Янгхасбенде, который теперь в сорок лет занимал полковничью должность. Майор с огромным удовольствием принял предложение. Однако тибетцы не впустили миссию, отказались вести переговоры — разве что на британской стороне границы — и вернулись в свою крепость, или джонг. После нескольких месяцев бесплодных попыток миссию пришлось отозвать в Индию, не добившись ничего, кроме существенной потери престижа.

Уязвленный повторным отказом мелких соседей, вице‑король убедил Лондон согласиться на новую попытку. На сей раз миссию сопровождал военный эскорт из 1000 солдат, что позволяло без риска продвинуться в Тибет гораздо глубже. Керзон верил, что подобная демонстрация силы непременно заставит тибетцев покориться. Однако было настрого приказано не заходить дальше крупной крепости в Джангдзе, на полпути до Лхасы. Одновременно и Санкт‑Петербург, и Пекин — последний номинально оставался правителем Тибета — были официально уведомлены относительно намерений британской акции. Русские немедленно заявили решительный протест. Но Лондон твердо указал, что эта единовременная акция никоим образом не сопоставима с российской практикой постоянных аннексий обширных областей Центральной Азии. Миссию снова воз

главил полковник Янгхасбенд, конвоем из гуркхов и сикхов командовал бригадный генерал. Отряд, возглавляемый знаменосцем‑сипаем, державшим Юнион Джек, преодолел перевалы и 12 декабря 1903 года вступил в Тибет. Позади, в снегах, за ними двигалась колонна из 10 000 кули, 7000 мулов и 4000 яков, тащивших багаж экспедиции, включая шампанское для офицеров. Так началось последнее наступление Большой Игры и, как впоследствии оказалось, один из наиболее спорных эпизодов в британской истории. В это время русские, достигшие вершины своего азиатского могущества, оказались на пороге целого ряда бедствий. Два из них послужили началом конца англо‑российского противостояния в Азии.

* * *

Пока миссия Янгхасбенда двигалась на север к Джангдзе, в других регионах Азии, особенно в Китае, много чего произошло. Летом 1900 года в Китае началось «восстание боксеров », захватившее врасплох европейские державы. Оно стало выражением крайней ненависти китайцев к «чужеземным дьяволам», которые, пользуясь слабостью их страны, вынуждали открывать по договору их порты для внешней торговли и получали множество коммерческих и дипломатических привилегий. Восстание началось в Тяньцзине с резни христианских миссионеров и линчевания французского консула и было наконец подавлено лишь с помощью объединенных войск шести держав, которые заняли (и разграбили) Пекин. В Маньчжурии восстание привело к далеко идущим последствиям. Там русские всерьез опасались за безопасность своей недавно построенной железной дороги, поскольку, помимо всего прочего, мятежники были убеждены, что прокладка железных дорог разрушила естественную гармонию природы и человека и, следовательно, повинна в недавней засухе и наводнении. Для защиты своей крупнейшей зарубежной инвестиции Санкт‑Петербург приказал перебросить в Маньчжурию 170‑тысячную армию. Эта едва ли не самая крупная концентрация военной силы в Азии всерьез встревожила другие имеющие там свои интересы страны, особенно Японию.

В ходе длительных переговоров, которые проходили после разгрома «восстания боксеров», на Санкт‑Петербург было оказано серьезное давление, чтобы теперь, когда опасность исчезла, заставить его вывести войска. Русские, конечно, сильно возражали, но в конце концов согласились сделать это в три этапа. В полном соответствии с договоренностями первый этап эвакуации был выполнен в срок. Но затем и граф Витте, и множество других «умеренных» чиновников были отстранены от власти теми приближенными царя Николая, которые одобряли более агрессивную внешнюю политику. «Россия была создана не дипломатией, а штыками, — объявил новый министр внутренних дел, — и мы должны решать разногласия с Китаем и Японией со штыками, а не с перьями в руках». Становилось очевидным, что русские, как не раз и прежде случалось в Азии, намеревались остаться на захваченных позициях. Для британцев это было просто еще одно нарушенное Санкт‑Петербургом обещание, но для японцев оно оказалось последней каплей.