Сергий Радонежский. Личность и эпоха - Константин Александрович Аверьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Никто до Шмелева так широко не развернул картину народного паломничества к Троице, куда в компании взрослых в 80-е гг. XIX в. пошел пешком из Москвы семилетний мальчик Ванюша Шмелев. Повествование в «Богомолье» ведется не протокольно, а образно и живо.
По холодку, раненько отправились наши богомольцы в дальнюю дорогу. Зашли помолиться в Кремль, на выезде из Москвы подкрепились в трактире у Брехунова, почаевничали в Мытищах. Переночевали с клопами в Пушкине, попереживали в Талицах и Кащеевке, где, по рассказам, разбойники сидят-дожидаются, завернули в Хотьково – родителям Сергия поклониться, а заодно и переночевать там.
Наконец теплым ранним утром услышали путники вдалеке монастырский благовест и увидали на пригорке долгожданную Сергиеву лавру.
«А тут уж и Посад виден, и Лавра вся открывается, со всеми куполами и стенами. А на розовой колокольне и столбики стали обозначаться, и колокола в пролетах. И не купол на колокольне, а большая золотая чаша, и течет в нее будто золото от креста, видно уже часы и стрелки. И городом уже запахло, дымком от кузниц…
Идем по белой дороге, домики уж пошли, в садочках, и огороды с канавами, стали извозчики попадаться и подводы. Извозчики особенные, не в пролетках, а троицкие, широкие, с пристяжкой…
Мы – в Посаде, у Преподобного. Ходим по тихим улочкам. Разыскиваем игрушечника Аксенова, где пристать. Торопиться надо – меня в гостиницу отвести, папашеньке передать с рук на руки. Горкину надо в баню сходить помыться после дороги, перед причастием, да Преподобному поклониться, к мощам приложиться, да к Черниговской, к старцу Варнаве, сбегать поисповедоваться, да всенощную захватить в соборе…
Улицы в мягкой травке, у крылечка «просвирки» и лопухи, по заборам высокая крапива, – как в деревне. Дощатые переходы заросли по щелям шелковкой, такой-то густой и свежей, будто никто и не ходит. Домики все веселые, как дачки, – зеленые, голубые; в окошках цветут гераньки и фуксии и стоят зеленые четверти с настоем из прошлогодних ягод; занавески везде кисейные, висят клетки с чижами и канарейками, – и все скворечники на березах… И отовсюду видно розоватую колокольню Троицы: то за садом покажется, то из-за крыши смотрит – гуляет с нами. Взглянешь – и сразу весело, будто сегодня праздник. Всегда тут праздник, словно Он здесь живет…
Я устал, сажусь у столбушков на краю оврага, начинаю плакать. В овраге дымят сарайчики, „блинные“ там на речке, пахнет блинками с луком, жареной рыбкой, кашничками… Лежат богомольцы в лопухах, сходят в овраг по лесенкам, переобувают лапотки, сушат портянки и онучи на крапиве. Повыше, за оврагом, розовые стены Лавры, синие купола, высокая колокольня Троицы – туманится и дрожит сквозь слезы…
Вот широкая площадь, белое здание гостиницы. Все подкатывают со звоном троицкие извозчики. А мы все плетемся – такая большая площадь… Девчонки суют нам тарелки с земляникой, кошелки грибов березовых. Старичок-гостинник, в белом подряснике и камилавке, ласково говорит, что у Преподобного плакать грех, и велит молодчику с полотенцем проводить нас „в золотые покои“.
Мы идем по широкой чугунной лестнице. Прохладно, пахнет монастырем – постными щами, хлебом, угольками».
На следующий день путники рано утром приложились к мощам, поставили свечку дорожную, зашли в хлебную «благословиться хлебцем». По заведенному издревле порядку, каждый богомолец получал в Троице ломоть душистого свежего хлеба. Прошлись по игрушечным рядам. Далее Шмелев истратил несколько страниц, перечисляя названия игрушек, всяких поделок, вспоминая десятки предлагаемых в блинном ряду кушаний и выкриков зазывал. Они напробовались всякой разной снеди в блинных рядах, полных аппетитных запахов и призывных слов торгующих, попрощались с хозяином, вышли за ворота, покрестились на Троицу…
Революционные события XX в. на какое-то время прервали эту традицию народного паломничества. В марте 1919 г. была распущена Московская духовная академия, а в апреле 1920 г. вышло постановление Совета народных комиссаров о закрытии Лавры. В 1929 г. были закрыты последние скиты близ Лавры.
Но уже в начале 1946 г. в Лавре начала возрождаться монашеская жизнь. С этого времени сюда снова потянулись богомольцы – сначала небольшими ручейками, а затем полноводным потоком, достигшим и даже преодолевшим масштабы XIX в. 17 июля 2014 г., накануне дня празднования 700-летия преподобного Сергия Радонежского в Лавре собралось свыше 50 тысяч паломников более чем из ста епархий Русской Православной Церкви. А в 2017 г., по данным министра культуры Московской области Оксаны Косаревой, Троице-Сергиеву лавру посетили более 1,2 миллиона туристов и паломников со всего мира.
Заключение
Значение житий русских святых как исторического источника
Мы завершили рассмотрение биографии Сергия Радонежского. Разумеется, этим не исчерпывается перечень тем исследований, связанных с именем троицкого игумена. За рамками нашей работы остались такие интересные сюжеты, как богословские и философско-религиозные аспекты его деятельности, прижизненные и посмертные чудеса преподобного, иконография Сергия Радонежского, его образ в художественной литературе и целый ряд других. Отчасти это связано с тем, что многие из этих тем все еще требуют своего дальнейшего изучения.
Главным же для нас в этой книге стало другое. Эпоха Сергия Радонежского крайне сложна для историка прежде всего из-за удручающего состояния источниковой базы. Разрозненные фрагменты раннего летописания в составе более поздних летописных сводов, считаное количество актов, два-три литературных памятника – вот, в сущности, и все, чем располагает исследователь этого времени.
Именно это обстоятельство и определило структуру данной книги. Несмотря на то что о Сергии Радонежском написана масса книг и статей, а его биографией занимались десятки профессиональных исследователей, в литературе, посвященной жизни самого почитаемого на Руси святого, до сих пор встречаются ошибки и неточности. Связано это с тем, что в условиях скудости источниковой базы ученый зачастую вынужден воссоздавать картину прошлой действительности на основании кусочков сохранившейся информации, нередко оперируя всего лишь одним-двумя показаниями источников. Этим труд историка, пишущего о событиях, происходивших несколько веков назад, во многом напоминает работу следователя, буквально по нескольким отпечаткам и следам воссоздающего обстоятельства того или иного преступления или происшествия. И тому и другому зачастую приходится предварительно перебирать в уме множество версий и гипотез с тем, чтобы в итоге остановиться на одной, единственно верной. Но столь шаткая основа нередко приводит к тому, что появление в научном обороте всего лишь одного нового свидетельства сразу же перечеркивало прежние, казавшиеся незыблемыми концепции.
