Певерил Пик - Вальтер Скотт

— Черт побери, Джордж, этот молодой щеголь мог бы научить самого опытного из нас, как покорять сердца красавиц. Я довольно опытен в этом отношении, но не похвалюсь, что умею завоевывать или бросать их так бесцеремонно.

— Опытность, сэр, — ответил Бакингем, — приходит с годами.

— Правда, Джордж, — ответил король. — Ты хочешь сказать, что кавалер, приобретая опытность, теряет молодость? Я пренебрегаю твоим намеком. Ты не можешь перещеголять своего господина ни в любви, ни в политике, хоть и считаешь его стариком. Тебе неведомо искусство plumer la poule sans la faire crier[72]; доказательство тому — твоё сегодняшнее похождение. Я дам тебе очко вперёд во всех играх, даже в игре в мяч, если ты осмелишься принять мой вызов. Ну полно, Чиффинч, к чему так гримасничать и портить своё личико. Всё равно вам слез из себя не выжать!

— Я боюсь, — захныкала миссис Чиффинч, — что ваше величество может подумать… что вы ожидали…

— Что я ожидал благодарности от придворных и верности от женщин? — прервал король, взяв рукою её за подбородок и поднимая опущенную головку. — Не бойся, милая, я не так наивен.

— Ну вот, так и есть, — продолжала Чиффинч, всхлипывая ещё громче, так как чувствовала, что не в силах выдавить из себя хоть одну слезу, — вижу теперь, что ваше величество хотите во всём обвинить меня, а я тут невинна, как младенец, извольте спросить хоть его светлость…

— Конечно, конечно, Чиффинч, — сказал король, — его светлость и ты — вы оба будете прекрасными судьями, если вам придется судить друг друга, и столь же неподкупными свидетелями — один в пользу другого. Но, чтобы расследовать это дело беспристрастно, следует выслушать каждого из вас в отдельности. Милорд, в полдень я жду вас в Мэл, если вашей светлости угодно принять мой вызов.

Его светлость герцог Бакингем поклонился и вышел.

Глава XXXII

Коль повстречаешь франта-забияку,Что, шляпу заломив, полезет в драку, —Не отступай, повесы убоясь,Но сам его столкни с дороги в грязь.…И всё же лучше с грязью примириться,Чем в глупой ссоре с жизнью распроститься.

Джулиан Певерил, поддерживая едва стоявшую на ногах Алису Бриджнорт, дошел с нею уже почти до середины Сент-Джеймс-стрит, как вдруг ему пришла в голову мысль: а куда, собственно, они идут? Он спросил Алису, куда её отвести, и с удивлением и замешательством услышал в ответ, что Алиса не только не знает, где можно отыскать её отца, но даже не уверена, в Лондоне ли он, и надеется лишь на то, что он уже приехал, — он ей это обещал, когда они расставались. Она назвала Джулиану адрес своего дяди Кристиана, но сделала это с приметным беспокойством и сомнением, ибо именно он поместил её в дом Чиффинча. Когда же из разговора выяснилось, что Гэнлесс и Кристиан — одно и то же лицо, Алиса окончательно решила не возвращаться под его покровительство. Как же поступить далее?

— Алиса, — подумав, сказал Джулиан, — вам нужно обратиться к вашему самому старому и лучшему другу — к моей матери. Она примет вас не в замке, а в бедном жилище, которое находится так близко от тюрьмы, куда заключен мой отец, что оно кажется камерой той же тюрьмы. Я ещё не виделся с ней, но эти подробности мне удалось узнать. Пойдемте к ней; каким бы ни было её убежище, она охотно разделит его с вами, такой неопытной и беззащитной.

— Боже мой, — вскричала бедная девушка, — неужели меня покинули все мои друзья и я должна просить милости у той, кто одна на всём свете имеет право отвергнуть меня? Джулиан, и вы даёте мне такой совет? Неужели никто другой не сможет приютить меня на несколько часов, пока я не узнаю, где мой отец? Мне просить покровительства леди Певерил, причиною несчастий которой оказались мои… Нет, Джулиан, я не смею показаться ей на глаза. Она должна ненавидеть меня из-за моих родных и презирать меня за мою низость. После чёрной неблагодарности за все её благодеяния просить о них ещё раз… Нет! Я не могу идти с вами!

— Она никогда не переставала любить вас, Алиса, — сказал Джулиан. (Алиса невольно следовала за ним, хотя и объявила ему о своём решении не делать этого.) — Она всегда была добра к вам и к вашему отцу. И хотя он жестоко поступил с нами, моя мать оправдывала его тем, что он сам был обижен. Поверьте, она примет вас как родную дочь, и, может быть, таким образом нам удастся прекратить эти ссоры, столь мучительные для нас обоих.

— Дай-то бог! — ответила Алиса. — Но как мне взглянуть в глаза вашей матери? И как она сможет защитить меня от таких сильных людей, как мой дядя Кристиан? Увы, я должна считать его моим жесточайшим врагом.

— Она защитит вас, Алиса, силой одного лишь превосходства чести над подлостью и добродетели над пороком, — сказал Джулиан. — И никакая иная сила на земле, кроме воли вашего отца, не вырвет вас из её объятий, если вы сами найдете в них себе убежище. Пойдемте со мной, Алиса, и…

Но тут кто-то резко дернул Джулиана за полу плаща, и он умолк. Схватившись за шпагу, он обернулся и увидел Фенеллу. Щёки глухонемой горели, глаза её сверкали, а губы были сжаты, как будто она старалась сдержать дикие крики, которые обычно испускала, когда её волновали бурные страсти, и которые в одну минуту собрали бы вокруг них толпу. Вид её был так необычен, а волнение так очевидно, что люди, увидев её, невольно останавливались и провожали её глазами, удивляясь странной порывистости её движений. Держась одною рукой за плащ Джулиана, Фенелла сделала другой рукой быстрый и повелительный знак, требуя, чтобы Джулиан оставил Алису и следовал за нею. Она дотронулась до пера на своей шапочке, напоминая ему о графе Дерби, указала на сердце, подразумевая графиню, и подняла сжатую в кулак руку, показывая, что передаёт ему их повеление, потом сложила обе руки, как бы умоляя его о том же от себя, и, наконец, взглянув на Алису с досадою и презрением, несколько раз пренебрежительно махнула рукой, требуя, чтобы он бросил её, как не стоящую его покровительства.

Алиса, невольно испуганная такими неистовыми жестами, крепче прижалась к руке Джулиана, чего раньше она не осмеливалась делать, и этот знак доверия к нему, казалось, ещё более усилил ярость Фенеллы.

Джулиан пришел в ужасное замешательство; его положение и без того было затруднительно, а теперь бешеный нрав Фенеллы угрожал разрушить единственный план, который он мог предложить. Он не знал, чего она хочет от него, не знал, до какой степени судьба графа и графини зависит от того, последует ли он за глухонемой; но как бы то ни было, он решился ничего не предпринимать до тех пор, пока не отведет Алису в безопасное место. Впрочем, нельзя было терять из виду и Фенеллу. И, не обращая внимания на то, что она несколько раз с пренебрежением и гневом отталкивала ему руку, он наконец сумел её немного успокоить; она схватила его правую руку и, словно потеряв надежду заставить его следовать за собой, казалось, согласилась идти за ним.