Певерил Пик - Вальтер Скотт

Это короткое и выразительное покашливание каждый раз сопровождалось многозначительным кивком головы, который должен был свидетельствовать о том, что говоривший произносит весьма остроумное, мудрое и глубокомысленное замечание по существу дела.

Джулиан, раздражённый обстоятельствами, предшествовавшими этому допросу, ответил на вопрос судьи несколько высокомерно:

— Меня зовут Джулиан Певерил.

— Господи спаси и помилуй! — вскричал испуганный судья. — Сын этого негодяя паписта а предателя, сэра Джефри Певерила, который сейчас в тюрьме а скоро будет предан суду!

— Как вы смеете, сударь! — закричал Джулиан, забыв о своём положении, и рванулся к разделявшей их решетке с такой силой, что её засовы загремели.

Это движение до смерти перепугало судью, и он, схватив свой «протестантский цеп», нацелился нанести удар задержанному, дабы предотвратить преднамеренное нападение. Но то ли от излишней поспешности, то ли от неумения пользоваться столь необычным оружием, он не только промахнулся, но ещё и так сильно хватил себя по голове подвижной частью этого хитроумного приспособления, что убедился в полной непригодности своего шлема. Ощущение было ошеломляющим, и судья без колебаний решил, что удар ему нанёс Джулиан.

Его помощники, хотя и не подтвердили ничем не оправданного мнения судьи, тем не менее единодушно согласились, что без их деятельного и усердного вмешательства бог знает что ещё наделал бы этот опасный преступник. Все были совершенно уверены, что он сделал попытку освободиться par vole du fait[74], и Джулиан увидел, что защищаться бесполезно, тем более что стычка, в которой он участвовал, поскольку исход её оказался весьма печальным, а быть может, и роковым для его противника, всё равно должна была неизбежно повлечь за собой тюремное заключение. Поэтому Джулиан довольствовался вопросом, в какую тюрьму его намереваются отправить, и, услышав страшный ответ — в Ньюгет, обрадовался, ибо, каким бы страшным и опасным ни было пребывание под этим кровом, ему предстояло по крайней мере находиться там рядом с отцом, и, быть может, подумал он, тем или иным путем им удастся встретиться. Грустное это будет свидание! Несчастья, казалось, грозили их семье со всех сторон.

Стараясь говорить как можно спокойнее (впрочем, мягкость его манер ничуть не примирила с ним напуганного судью), Джулиан сообщил мистеру Молстатьюту адрес дома, где он остановился, и смиренно попросил, чтобы его слуге Лансу Утрему позволили принести ему деньги и одежду, добавив, что всё остальное своё имущество — пару пистолетов и вполне невинные письма — он охотно предоставляет в распоряжение судьи. В эту минуту он с облегчением и радостью вспомнил, что важные бумаги графини Дерби уже находятся в руках короля.

Судья обещал не забыть о его просьбе и с большим достоинством не преминул указать, что для собственной пользы ему давно бы следовало принять этот почтительный и покорный тон, а не нарушать благочиние в суде поведением, которое под стать только ожесточенному, мятежному и кровожадному паписту, каким он себя поначалу и выказал. И поскольку он видит в нём, добавил судья, благообразного молодого человека, принадлежащего к почтенному роду, он не велит тащить его по улицам как преступника, а прикажет отвезти в карете.

Его милость мистер Молстатьют произнес слова «в карете» с важностью человека, сознающего, как сказал позднее доктор Джонсон, всю значительность владельца собственного экипажа и собственных лошадей. Достопочтенный судья не счёл нужным, однако, оказать Джулиану честь и распорядиться запрячь в свою огромную семейную карету пару старых одров, которые обычно волокли этот ковчег к молитвенному дому непорочного и всеми почитаемого господина Хаулегласа, где по четвергам вечером читалось писание, а по воскресным дням произносилась четырёхчасовая проповедь. Нет, он приказал вызвать наёмную карету, представлявшую тогда ещё довольно большую редкость, ибо этот способ передвижения был введён только недавно; впрочем, такие кареты предоставляли уже почти все те же удобства, какими отличаются наши наёмные экипажи, служащие средством для всех честных и бесчестных, законных и беззаконных связей и сообщений между людьми. Наш друг Джулиан, которому привычнее было путешествовать в седле, вскоре очутился в наёмной карете и в сопровождении вооруженных до зубов констебля и его двух помощников отправился к месту назначения, то есть, как мы уже знаем, в старинную крепость Ньюгет.

Глава XXXIII

Гляди — вот это наш тюремный пёс;Но будь настороже, держись подальше:Он лает, только если раздразнить.

Карета остановилась перед огромными воротами Ньюгета; ворота эти были подобием врат Тартара — с той лишь разницей, что из них возвращались к жизни несколько чаще и с бо́льшим почётом; хотя и ценою таких же трудов и подвигов, с какими Гераклу или другим полубогам удавалось выбраться из ада античной мифологии, а иногда, как утверждают, с помощью магической золотой ветви.

Джулиан вышел из экипажа, заботливо поддерживаемый своими провожатыми и несколькими надзирателями, прибежавшими на помощь при первом ударе большого колокола, висевшего у ворот. Такое внимание, как нетрудно догадаться, было внушено не учтивостью, а боязнью побега, о котором Джулиан и не помышлял.

Несколько подмастерьев и бездомных мальчишек с соседнего рынка — они извлекали немалую пользу от увеличения числа покупателей, затворников тюрьмы, в связи с многочисленными арестами папистов и потому были ревностными протестантами — приветствовали его шумными криками: «Эге-ге, папист! Ого-го, папист! Будь проклят папа и все его сообщники!»

При таких недобрых предзнаменованиях и вступил Джулиан под мрачные своды, где столько людей простились с честью и жизнью. Темный, мрачный коридор вывел его на широкий внутренний двор, где множество заключенных-должников забавлялось игрою в мяч, кости и другие игры, для которых строгие кредиторы предоставляли им полную свободу, хотя эти занятия лишали их возможности честным трудом уплатить долги и содержать умирающие с голоду и нищенствующие семьи.

Но Джулиана не оставили среди этих беззаботных и отчаявшихся людей. Его повели или, вернее, потащили дальше, к низкой сводчатой двери. Заложенная чугунными засовами и запертая замками, она отворилась, чтобы пропустить его, и в ту же минуту захлопнулась. Его снова повели по мрачным переходам, в местах пересечения которых перед ними отворялись двери — либо железные решетчатые, либо из крепкого дуба, обитые железными полосами и утыканные железными гвоздями. Джулиану не позволяли останавливаться, пока он наконец не очутился в маленькой круглой комнате со сводчатым потолком, куда сходилось несколько упомянутых коридоров и которая казалась (если представить себе весь лабиринт, часть коего ему довелось пройти) центром паутины, где сходятся все главные нити, сплетенные искусным пауком.