Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

— Огонь! — вскричал Арачаев.

Раздался дружный залп, полетели гранаты, бутылки. В тот момент Цанка почему-то с улыбкой подумал: "Кончатся боеприпасы — будем кидать булыжники со дна реки, а можно в крайнем случае и снежки, но просто так красноармейцы не сдадутся. Молодцы! Просто герои!".

Этот отрезок боя длился недолго. Подорвали еще два танка. Тогда враг надломился, вдруг остановился. Первой отступила пехота, за ней развернулись танки. Как приятно было глядеть за их бегством.

— Сколько время? — спросил Арачаев.

— Двенадцать пятьдесят.

— Вот сволочи, в аккурат поехали обедать, — подшутил кто-то из бойцов.

Все хором засмеялись. После этого бросились к реке, пили с жаждой студеную воду, мыли лицо, руки. От ледяной влаги Цанку снова скрутил приступ кашля. Позже по команде Арачаева вернулись на прежние позиции. На поле — замершая ужасная картина. Дымились двенадцать танков, кругом валялись трупы людей. Подобрали трех раненых и одного контуженного красноармейца. Раненых немцев добивали. Своих мертвых не хоронили, даже не трогали. Не было сил. Единственно Арачаев достал из внутреннего кармана Нефедова письма и документы, забрал себе карту, компас, часы командира. На всякий случай карандашом на грязном клочке бумаги вывел: "Майор Нефедов М.С. - командир отдельного стрелкового подразделения". Геройски погиб 12 ноября 1941 г.". Этот клочок положил вместо документов. Потом он приказал собрать документы у всех убитых красноармейцев, перенести тяжело раненых в окопы: их было семь человек. Тринадцать тяжело раненых солдат, пострадавших во время первой атаки, находились до повторного наступления в землянке на правом фланге обороны, их немцы всех перестреляли лежащими.

Ровно в четырнадцать часов Арачаев построил остатки солдат в ряд. В строю было двадцать шесть человек! Увидев живым Савельева, он улыбнулся.

— Ну, молодец. Быть тебе генералом, — хлопал он по плечу парня.

— Нет, мама хочет, чтобы я стал пианистом, — тонким голосом ответил Савельев.

Раздался дружный хохот.

— Отставить, — спокойно сказал Арачаев, — занять позиции. Приготовиться к бою. Не расслабляться. Перекусите, что возможно. Сержанты, ко мне. А ты, Савельев, лучше спой нам что-нибудь душевное.

Если бы в этот момент кто-нибудь со стороны увидел картину происходящего, он бы ужаснулся. Большое снежное вдоль и поперек перепаханное танками и сапогами поле было щедро залито багровой кровью. Кругом в беспорядке кучами валялись трупы людей — солдат, страшными монстрами чернели огромные, дышащие предсмертной гарью танки. В самом центре двумя кружками сидели бойцы, ели черствый хлеб, курили самокрутки. Пять-шесть бойцов ходили между трупами, искали в карманах погибших еду и ценности. В окопе, склонившись над картой, совещались лейтенант Арачаев и два сержанта, а рядом с ними в грациозной позе, как на сцене, стоял Савельев и высоким, красивым голосом пел арию Ленского из оперы "Евгений Онегин" Чайковского. Его пение никто не понимал, однако, боясь Арачаева, не перебивали. Наконец кто-то не выдержал.

— Слушай, ты, Савельев, спой что-нибудь русское, понятное.

Молодой человек смутился, чуть поправил голос и стал петь "Интернационал".

— Вот сволочь, издевается.

В это время выступил вперед лейтенант Арачаев.

— Всем проверить оружие. Взять боеприпас у убитых… Живее… Занять позиции повзводно… Нам надо продержаться дотемна… Может больше сегодня не сунутся.

Однако в четырнадцать сорок раздался знакомый гул. Вдалеке появились шесть танков и многочисленная пехота.

— Приготовиться к бою, — крикнул Арачаев. — Без приказа не стрелять.

После этого он подошел к Басилу, при всех обнял его.

— Прости меня за всё, брат, — сказал он на чеченском.

— И ты меня прости, — так же сухо ответил младший брат. Немцы шли в наступление плотной стеной. Двигались уверенно, бодро, быстро.

— Савельев, спой нашу полковую, — крикнул кто-то из солдат.

— Давай "Соловей", — поддержали его другие.

Но паренек молчал, он вновь дрожал, плакал.

Как назло, танки не палили издалека, как в прошлый раз, шли ровно, будто знали о своей силе и мощи. Один солдат считал пехоту врага вслух. Когда счет перевалил за двести, его голос обмяк, ослаб, задрожал.

— Ой, мамочки! Сколько их?

— Замолчи… Что разнылся, — доносилось из окопов.

— Я беру второй слева танк.

— А я крайний.

— Где еще пулеметная лента?

— Гады, сейчас получат свое… Твари поганые.

— Не стрелять, — крикнул вновь лейтенант. — Спокойнее! Всего шесть танков.

Расстояние быстро сокращалось. Вой танков стал яростным, диким. Вновь стали видны очертания сытых и немного хмельных лиц врагов. Дрожь прошла по рядам красноармейцев. Линия фронта противника была так широка, как все поле. Стало ясно, что они быстро обойдут кучку солдат с флангов и окружают их. Однако был приказ стоять насмерть. Именно здесь. И ни шагу назад.

— Ой, господи, — взмолился чей-то осиплый бас.

И в это время неожиданно для всех из окопа выскочил безоружный Савельев и легкой, виноватой походкой, на согнутых ногах, побежал навстречу врагу, подняв руки.

— Не стреляйте! Не стреляйте! — кричал он детским голосом. — Я хочу жить, я не военный, я будущий музыкант. Я не хочу войны. Поймите меня.

— Стой, назад, — крикнул Арачаев, — вернись.

И в это время раздался выстрел из карабина в спину. Савельев, как в воде, неторопливо развернулся. На мертвецки-бледном, худеньком, еще более детском, жалобном лице застыли немая скорбь, мольба. Его голубые красивые глаза еще больше расширись, из плотно сжатых губ появилась капелька крови.

— Дяденьки, за что? За что? — крикнул он высоким, светлым голосом, как будто обвиняя все человечество, сделал шаг в сторону родного окопа, и уже другим, слабым писком произнес раздирающее душу "Ма-ма-а-а-а!!!".

Цанка опустил голову, ядовитый ком схватил его горло, слезы навернулись на глаза, он вспомнил своих детей и подумал, что его старший сын — ребенок — ненамного младше Савельева. С усилием воли он выпрямился, сдерживая подступающий приступ кашля, крикнул:

— Огонь!

Потом на секунду прикрыл глаза, хотел в последний раз помолиться Богу, и в это время он в этом реве моторов, в этом неистовом вое узнал рыдание Оймяконского потопа. "Вот где ты настиг меня. Вот куда принес. В эти далекие, тоже снежные края", — подумал он. И в следующее мгновение пуля наискосок попала в его каску, улетела рикошетом, отрезвила, привела в реальность. Он вспомнил, что за ним стоят жизни. И не одного Бушмана, а трех десятков бойцов, среди которых его младший брат.

— Огонь! — вновь крикнул он, бодрясь. — Держись, братцы! Смелее!

И он стал вслед за этим материться на русском и чеченском языках. Он вновь боролся. Он хотел жить.

Бой был недолгим, жестоким, отчаянным.

Загорелся один танк, второй, третий. Вот Цанка увидел, как в кинозале Ростова, что его брат выскочил из окопа, сгибаясь, побежал навстречу танку, бросил бутылку с зажигательной смесью. Танк вспыхнул, и в это время пулеметная очередь выстрелами в упор, навылет, просквозила его мощное, молодое тело. Дрогнул Басил, на одно колено упал, потом, сжав кулаки, поднялся, выпятил вперед грудь, как хищник, исподлобья глянул навстречу смерти, не боялся ее, с трудом сделал шаг навстречу, заорал, презирая врага… Огромный, огненный ком надвигался на него с бешеной скоростью; стальной шипастой гусеницей раздавил он его, сплющил вровень с кровавой почвой, не оставив даже бугорка.

— Ба-си-и-и-и-л! — закричал Цанка.

Его длинное, изможденное лицо вытянулось в гневе, он закричал, как потерявшая потомство буйволица, его серо-голубые глаза стали темно-серыми, сузились, налились кровью, сошлись большой складкой у переносицы. Он взял две бутылки зажигательной смеси, вылез из окопа, без оглядки искал ближайший танк. Вот он ползет, как жирная, всё пожирающая гусеница, мимо, не обращая на него никакого внимания. Арачаев, сломя голову, перепрыгивая многочисленные трупы, бросился к железной махине, абсолютно не слышал свистящих мимо пуль, никого не видел. Он успел догнать танк. Сбоку швырнул одну бутылку, потом, еще больше сблизившись, вторую. Танк вспыхнул, заиграл веселым пламенем и разорвался в грохоте. Неимоверная сила волны вознесла Цанку в воздух и потом с болью швырнула наземь…

…В те морозные дни 1941 года, защищая "голыми руками" Москву, погибло около миллиона советских воинов.

Им слава, и память!

…………………………………………………..

Под Москвой победоносное шествие оккупантов было остановлено. Произошел первый надрыв в немецкой армии.

Опять повезло Арачаеву. Он выжил. В тот день на помощь подразделению Нефедова выдвинулась еще одна рота. Подоспели они очень поздно, только в сгущающихся сумерках. На поле сражения чернели восемнадцать танков и огромное количество трупов. Из красноармейцев еще дышали трое тяжело раненых бойцов: среди них был и контуженный, подстреленный в плечо Арачаев.