Невольничий караван - Карл Май

Глава 16

У ЗАЛИВА БЕГЕМОТОВ

Итак, этот длинный и богатый событиями день закончился, и пора было подумать об отдыхе. Все солдаты, за исключением нескольких часовых, которые должны были охранять пленников и угнанные стада, спали глубоким сном. У костра остались лишь Шварц и Пфотенхауер: беспокойство о судьбе брата и друга не давало им сомкнуть глаз.

Через некоторое время в лагерь вернулся Сын Тайны и тоже присел к огню. Его волнение несколько улеглось, но о сне он, разумеется, не мог и думать. В груди юноши теснились противоположные чувства: радость оттого, что тайна его происхождения, наконец, открылась, боролась с тревогой за жизнь отца и страхом вновь потерять его.

В полночь, когда сменились посты, все трое прилегли на землю и закутались в свои москитные сетки, надеясь поспать хотя бы несколько часов. Время от времени кто-нибудь открывал глаза и видел, что его соседи тоже не могут сомкнуть глаз. Под утро Шварц не выдержал и встал, решив проверить посты. Пфотенхауер тотчас же отбросил свою москитную сетку, поднялся с земли и спросил:

— Ну что, маленько вздремнули?

— Нет, — покачал головой Шварц.

— Вот и я тоже не спал. Больше никогда возле залива спать не лягу! Эти чертовы мухи — от них же никакого спасу нет, и даже сетка не помогает! Я б еще мог стерпеть, что они забираются мне в сапог, но если бы они на этом успокаивались! Так нет же, эти чертовы бестии то и дело нацеливались на мой нос! Как видно, у них напрочь отсутствует эстетический вкус и чувство прекрасного! Одним словом, я тоже встаю. Что будем делать?

— Я собирался осмотреть посты.

— Глупости! Это никому не нужно. Я предложил бы вам кое-что поинтереснее.

— Что же?

— Охоту на гиппопотамов. По мне, так просто позор — побывать у залива Бегемотов и ни одного из них не увидеть. Ну что, согласны? Сейчас как раз время, когда они уже торопятся с берега окунуться в воде.

— Великолепная идея! Я иду с вами.

— Отлично! Но какое у вас имеется с собой оружие?

— У меня есть мое ружье.

— Это маловато. Одним выстрелом, да и двумя, впрочем, тоже, вам бегемота не уложить, если вы, конечно, не зарядите ружье разрывными пулями.

— У меня нет при себе ни одной такой пули, они все остались на корабле.

— Экая досада! У меня, может, парочка и нашлась бы, да они для вашего калибра не подойдут. А вы уж знаете, где у гиппопотама ахиллесова пята?

— Да, между глазом и ухом.

— Неплохо! Но еще вернее будет, если попасть за ухо: тогда разрывная пуля пробьет ему череп и вышибет оттуда все мозги. Вы-то только что с севера приехали и, понятно, такая охота для вас в новинку, но мы-то с вашим братом Зеппом уж нескольких бегемотов таким манером уложили. Погодите одну минутку: я только приведу в порядок свое ружьишко, и пойдем.

Серый зарядил разрывными пулями свое ружье, и оба немца покинули лагерь. Небо на востоке посветлело, и в утренних сумерках начали вырисовываться резкие очертания деревьев и кустов, между которыми пробирались охотники. Путь их лежал не к озеру, а вдоль берега залива, где, по мнению Серого, скорее можно было повстречать бегемота. Через несколько минут совсем рассвело. Друзья медленно и осторожно шагали вперед, внимательно глядя по сторонам и обращая внимание на любые мелочи, встречавшиеся им на дороге. Один раз Серый остановился и указал на след огромной звериной ноги, глубоко отпечатавшийся в земле.

— Знаете, кто тут пробежал? — спросил он Шварца.

— Разумеется, гиппопотам.

— Точно! Приглядитесь-ка повнимательнее! Этот бегемот вышел из воды вон там: в трясине хорошо виден еще один отпечаток. А вон, смотрите, целый ряд следов, справа и слева, а посередке — жирная полоса на земле: это он волочил свое пузо. И… ах, глядите, глядите скорее! Видели?

— Да.

— А ну-ка, что это такое было? Оно выскочило из пустого пня, где наверняка полным-полно муравьев.

— Это трубкозуб.

— Верно. А как он называется по-латыни?

— Orycteropus aethiopicus.

— Правильно! А по-арабски?

— Абу Батлаф, Отец Когтя.

— Да, потому что когти у него очень длинные. Впервые я такой коготь у нашего профессора естествознания видал, у него в коллекции видимо-невидимо всяких редкостей было. Он, вообще-то, был орнитолог, и очень неплохой. Я от него многому научился и весьма благодарен ему за это, хоть он и ненавидел меня лютой ненавистью.

— Ненавидел? Однако в это трудно поверить, — сказал Шварц, снова устремляясь вперед. — Вы мне кажетесь совсем безобидным человеком.

— Что правда, то правда, парень я довольно-таки добродушный. Но я всегда был страх как любопытен и прямо-таки обожал задавать вопросы, которые кого хочешь в тупик поставят. Это моего профессора здорово бесило, и он задумал при случае со мной рассчитаться. Ну, а случай-то уж скоро представился. Знаете когда?

— Когда же? — благодушно спросил Шварц.

— Да на экзамене. Там он меня отделал, что я по гроб жизни вспоминать буду. Я вообще эту историю никогда не рассказывал, потому, считаю, до нее никому дела нет, но с хорошим приятелем скрытничать не стоит, и вам я, так и быть, свой секрет поведаю. Знаете, что было дальше?

— Понятия не имею, — заверил Шварц.

— Ну так я вам скажу что. Когда я уже обучался в третьем классе, у нас устроили экзамен. Для меня это, понятно, целое событие было, и я готовился к нему, как к большому торжеству. Вскочил я, как сейчас помню, ни свет ни заря, помылся, почистился, надел белоснежную сорочку с этаким большим воротником, да кашне вокруг шеи обмотал. Ну, думаю, теперь мне, такому франту, ничего не грозит — да не тут-то было! Вот сижу я, стало быть, на экзамене, весь такой спокойный и уверенный, и жду, какой же мне вопрос достанется. И тут он достается — догадайтесь-ка какой?

— Скажите лучше сами!

— Да уж, это и впрямь будет лучше, потому что вам все равно никогда не догадаться, что у меня тогда спросили. Стало быть, как дошла до меня очередь, я встал с места, как пай-мальчик, и жду, когда мне можно будет сразить всех своими знаниями. Тот профессор открывает свой бесстыжий рот и требует, чтоб я ему разъяснил, почему у птиц есть перья. Что вы на это скажете?

— Я, право, не знаю. К счастью, мне никогда не задавали таких вопросов.

— Это уж вам повезло!

— И что же вы ответили?

— Ну, поначалу я и слова вымолвить не мог. Стоял себе на месте и глазел на профессора, как баран на новые ворота, или там мопс на луну. Но потом меня что-то будто озарило, и я…

Пфотенхауер оборвал свой увлекательный рассказ на полуслове, потому что где-то совсем рядом раздался выстрел. Он прозвучал странно: как будто стреляли не из ружья, а из легкой мортиры.