Дверь ВНИТУДА - Юлия Фирсанова

Получилось! Секундная дезориентация и легкое помутнение сознания не в счет. Телепортироваться удалось в первого раза, также как и осознать всю глубину собственного самоуверенного идиотизма. ЛСД валялся тряпочкой у батареи в совершенно пустой полутемной комнате, причем руки его были почему-то прикованы к нижней трубе. В нос ударил запах свежей краски. Ремонт? Или новостройка? А потом в глазах потемнело, сердце пропустило удар, и больше я не ощущала ничего.

Порыв свежего ветра и бережное похлопывание по лицу привели меня в чувство. Веки открывались неохотно, и мучила дикая жажда, словно я трое суток кряду брела по раскаленной пустыне и не нашла ни единого оазиса, да что там оазиса, ни одного камешка с утренней росой не облизала. И теперь кусочек пустыни решил переехать на ПМЖ в мое горло. Да еще в голове была какая-то мутная взвесь, как в не чищенном месяц аквариуме.

Отдаленный звон трамвая и гул машин доносился откуда-то снизу, а вокруг серая поверхность бетона, низкий парапет несколькими метрами впереди. Над головой купол полыхающего неба.

Руки затекли. Только ощутив это, я догадалась проверить. Ага, я была прикована наручниками к какой-то арматурине на крыше. Холода особо не чувствовалось, но легкие мурашки по телу бегали целыми стадами просто от страха и непонимания ситуации, в которую я угодила. Интересно, а как-то исхитриться достать с локтя ядовитую зарру и перепилить металл наручников получился? Вряд ли, она же не напильник с алмазным напылением. Эх, надо было раньше расспрашивать об этой штуке дроу поподробнее.

— Пришла в себя? — Голос слева звучал почти заботливо.

Я посмотрела на пухлого мужчину. Довольно высокий, почти на голову выше меня, с коротким венчиком седых волос, тяжелый подбородок и темные брови, немножко странные, словно составленные из пунктирных линий, нос обычной картошкой, глаза внимательные и острые. Шила, а не глаза. Их острота нивелировала всю полноватую мягкость обводов лица и фигуры. Деловой костюм свидетеля моего пробуждения никак не вязался с нашим накрышным местонахождением.

— Что случилось? Почему я здесь? — Вопросов поумнее в голову не пришло. С другой стороны, надо же с чего-то начинать.

— Хороший сонный газ… Прости, Геля, у меня не было другого выхода, — действительно с сожалением констатировал седой. Голос показался знакомым. Не его ли я слышала по телефону, прежде чем влипнуть в очередные неприятности?

— Вы притворились Громовым? — догадалась я.

— Я и есть Громов, — коротко усмехнулся мужчина. — Директор и главный координатор «Перекрестка».

— Тогда зачем все это? — Я демонстративно подергалась на штырьке, звеня кандалами.

— Ты должна умереть, — ласково объяснил добрый дядя. — Но убивать тебя просто так, ничего не объяснив, было бы неэтично.

— Меня вообще убивать неэтично! — возмутилась я и закашлялась.

— Пить хочешь? — догадался Громов и заботливо попросил: — Потерпи, скоро все закончится.

Похоже, под «все закончится» он имел в виду не мои неудобства, а жизнь в целом. Телепортироваться с крыши подальше от чокнутого мужчины я не могла, кайст, если верить последнему смутному воспоминанию, был жив, но тоже прикован где-то основательно, оставался только Конрад. Но сможет ли вампир-родич из такого далека почувствовать, что мне грозит беда, и прийти на помощь?

Словно отвечая на мои сомнения и надежды, вернее разбивая последнее в прах, Громов эдак между делом благожелательно-равнодушным тоном прибавил:

— Не надо кричать, только горлышко сорвешь, никто не услышит и не придет. Вампир мог бы, пожалуй, но далековато мы от твоего города, не почует, не дотянется. А браслетик с экстренной кнопкой вызова я с тебя снял.

Я скрипнула зубами. Повадки Ледникова заразны. Стало быть, подать знак Конраду я не смогу. Мобильник дома, браслета нет, крики с крыши нежилой новостройки — тут сволочь прав, хоть рот и не заткнут, — никто не услышит. Что остается? Пытаться тянуть время, рассчитывая на помощь из непредвиденных источников или освобождение ЛСД. Или вдруг, чем черт не шутит, удастся убедить этого психованного, что я белая и пушистая, меня надо не добивать, а любить и баловать, то есть немедленно напоить водичкой и отпустить домой.

О неудаче, о том, что я доживаю на этом свете последние минутки и никогда не увижу родных, мамочку, Конрада, кривящего губы носатого куратора, попыталась не думать вовсе. Усилием воли я постаралась выгнать мурашки с кожи и сердце из пяток, глубоко вздохнула и максимально жалобным тоном «я у мамы дурочка» спросила:

— Дяденька, я вам что-то плохое сделала?

— Нет, Гелена. — Тон Громова по-прежнему был ласковым и спокойным, как у доктора по нервным болезням или маньяка-убийцы из кровавого триллера. — Ты хорошая девочка, но очень опасная. К сожалению, еще и очень везучая. Я рассчитывал решить проблему быстрее, не вышло. Что ж, раз получилось так, как получилось, думаю, тебе будет полезно понять, почему ты должна умереть.

— А это обязательно? Умереть? — снова давя на жалость и хлюпая носом, пусть бесполезно, но попытка-то не пытка, хныкнула я и поморщилась от ноющей боли в затекших руках.

— Интересы и права одного человека заканчиваются там, где речь идет о жизни целого мира, — почти без патетики, почти констатируя факт, объявил будущий убийца.

— И чем я провинилась перед миром? — настал мой черед удивляться. В Гитлеры и Пиночеты, как мне казалось, записывать Гелену Панину было несколько преждевременно. Я даже почти никого, лич (все равно уже мертвый фактически) не в счет, не убила.

— Точки открытия порталов — двери между мирами, червоточины на теле нашей Земли — все сочтены и обозначены. Куб Метатрона, это ты правильно поняла, наша планета пыталась заковать двери в цепи божественных оков, тщетно! Дверь распахивается не только в том месте, где ослаблена защита мира, но там, где появился тот выродок, который исказил свое сознание до такой степени, чтобы принять изъян в себя! — По мере того как Громов говорил, его речь становилась все более горячечной и вместо спокойствия в интонациях проявилась неприкрытая ярость. — Точкой схода сетки связей стала ты, Геля, и угрозой для Земли. Настя дура, но она никогда не ошибается. Если не остановить тебя, не убрать как пешку, прошедшую в дамки, с доски, ты разрушишь все! Уже рушишь, твои гости, артефакты, частота открытия дверей! Я пытался обойтись без жертв, потом пытался обойтись малой кровью, убирая тех, кто достаточно пожил. Не получается.

— Ледников говорил о погибших кураторах, это вы их?..

В какой-то миг рассказа Громова я перестала верить в реальность происходящего, в его слова. Все казалось каким-то нелепым, корявым спектаклем режиссера-дилетанта. Не может взрослый человек, не может на самом деле нести такую чушь и в нее верить! Фанатики, наверное, существуют, только где-то там, а не под носом, и я никак не могу иметь к ним никакого отношения.