Цветы из бури - Лаура Кинсейл

Мэдди смотрела на него, стоя прямо и неподвижно. Слезы катились по ее лицу.

— Супруга! — закричал он на нее, на пустую плачущую ее оболочку. — Бог… бремя… любовь! Нет закона, кроме любви! Герцогиня!

Ее губы зашевелились.

— Думаешь… нет? — спрашивал он. — Думаешь, ты смиренный кроткий маленький квакер? — Его дерзкий смех эхом отозвался в балках потолка. — Упрямая… своевольная… гордая самоуверенная лгунья! Хотела бы делать реверансы королю, черт побери! Гулять в келье сумасшедшего — выше голову… нет страха!.. Я мог бы убить тебя, Мэдди. Сто раз убить тебя.

— Это было откровение, — прошептала она.

— Это была… ты, — сказал он. — Герцогиня. Ты… вывела меня оттуда. Ты вышла замуж… за герцога. Ты сказала… не пудрить лакеев. — Он показал на пол. — Скажи мне сейчас, — стань на колени, и я сделаю это. Подарок Дьявола. — Он криво усмехнулся. — Не жемчуга, цветы… мантии. Что-то нечистое в правде. Я дал тебе… эгоистичною, надменного… бастарда… такой я есть. И все, что я могу делать. Я дал тебе… дочь… потому что я сохраню ее. Потому что я погубил ее имя, чтобы получить удовольствие… Потому что только ты — только ты, герцогиня… понимаешь, почему я это сделал. Потому что только ты… можешь научить ее быть смелой… научить ее не бояться… презрению… к тому, что скажут. Только ты… можешь научить ее… стать такой, как ты, герцогиня. — Он раскрыл ладонь, и листки упали на пол. — В душе герцогиня!

Быстрым свирепым взглядом Жерво охватил сборище квакеров, повернулся и зашагал по проходу.

Он остановился у двери и оглянулся.

— Я буду ждать у входа… пять минут! — прорычал он. — Ты… придешь! Или никогда!

Напротив дома собраний в тени маленького церковного кладбища, где было лишь дерево и несколько старых могил, Кристиан облокотился на ограду. Его все еще трясло. Реакция наступила, как только он вышел на улицу, оскорбление и страх еще бились в его венах. Вокруг шла оживленная жизнь. Только маленькие кладбище и дом собраний стояли без жизни и движения, смотря друг на друга, как островки тишины посреди суматохи.

Жерво простоял гораздо дольше пяти минут. Он ждал с уменьшающейся надеждой целый час, затем два, зная, что надо уйти, зная, что бесполезно ставить дурацкие ультиматумы, наконец, зная, что как это ни глупо, но он хотел хоть мельком увидеть ее. Один взгляд.

Сжимая прутья ограды, он следил за движением, спешившим в деловом потоке. Прогромыхал фургон, обтянутый парусиной. Его тащили два быка, не торопясь, степенно продвигаясь вперед. Когда фургон проехал, Жерво увидел ее на ступенях молитвенного дома. Железные прутья с тупой болью впились в пальцы. Кристиан нахмурился, так как не мог разглядеть выражения ее лица под шляпкой. Ясно было лишь то, что Мэдди одна.

Казалось, она что-то искала, оглядывая улицу. Кристиан увидел, что она спустилась и направилась к нему.

Ноги его отказывались слушаться. Он только следил за Мэдди, но не мог двинуться или сказать что-нибудь, когда она остановилась у заграждения, пережидая грохот фургона. Она подхватила юбку и перешла улицу.

Жерво прижал ладони к зубчатым прутьям. Она стояла на тротуаре, их разделяла лишь железная ограда. Мэдди подняла лицо. На нем еще были следы слез, но не было печали.

В сумерках церковного кладбища белые поля ее шляпы, казалось, несли свет и делали ее сияющей.

Жерво почувствовал страшную неуверенность, он оторвался от ограды и прошел несколько шагов в глубину кладбища. Он не хотел услышать, что причина ее внутреннего света была связана с квакерским собранием.

— Ребенок. — Его голос — резкий, гулкий и чужой — прозвучал в маленьком кладбище. Кристиан посмотрел на нее, и губы его скривились, но не от смеха. — Это… то, что называется прелюбодеянием?

— Да, — сказала она, все еще стоя за оградой.

Жерво почувствовал потребность рассказать все о своей жизни, чтобы она не могла сказать, что он опять лжет. Он взглянул на стертую надпись на мраморной плите.

— Сазерленд… семья знает… она моя. Им не нравится, но они… возьмут ее. — Он пожал плечами. У нее есть родные. Ей никогда… не узнать. — Кристиан болезненно улыбнулся, глядя на могильный камень. — Я — безымянный благодетель.

Жерво не мог взглянуть на нее. Это было слишком тяжело. Его позор. Его ошибки. Его грехи.

— Ты позаботишься о ней?

— Моя дочь, — горько сказал он. — Моя незаконнорожденная дочь. Так же заклеймят ее… именем.

— Да, — сказала она. — Но ты позаботишься о ней?

Неожиданный холод сжал его душу. Лишайник на гробовой плите прорастал в буквы. Он закрыл глаза и засмеялся.

— …я просто подумал… ей будет холодно и они позаботятся. Оттуда, где он стоял, шум уличного движения доносился далеким эхом, как из другого мира. — Я не знал… это было так тяжело. — Он вытер ладонями глаза. — Мэдди!

Открыв с резким звуком щеколду ворот, Мэдди вошла и встала перед Кристианом, ясная и прямая. Прекрасный безжалостный ангел. Конечно, она сказала бы ему. Она не уклонилась бы, не ускользнула тихонько просто потому, чтобы не причинять ему боли.

— Они… ты остаешься квакером? — спросил он вяло. — Твою бумагу приняли?

— Она не была правдой, — просто ответила Мэдди. — И я пришла к тебе.

Все звуки отдалились от него.

— Ко мне, — повторил он в оцепенении. Она скривила губы.

— Ты мой муж, и я — твоя жена. Супруга. И нет закона, кроме любви, между нами. — Она тронула его за рукав, легко, как увещевает школьная учительница. — Я буду повторять эти слова каждое утро.

Он схватил ее за руку. Слова внутри у него бились, как птицы о стекло.

— Если ты примешь меня, — продолжала она в тишине. — Мое письмо. У нас нет другого богатства, кроме Господа, который говорит с нашими душами, и только он один может решить, каково должно быть наше служение. И когда, и где, и как его совершать. — Их пальцы переплелись. Она подняла ресницы. — Это было дольше пяти минут.

Кристиан все еще не мог прийти в себя, не мог ответить, стал на колени и прижался к ней лицом со стоном.

— Да! Да, и я люблю тебя, не веришь?

Он почувствовал, что ее пальцы гладят его волосы. Она опустилась, присев на мраморную плиту, и обхватила его лицо, руками. Их глаза оказались на одном уровне.

— Не Гиль? — с мучением спрашивал он. — Не… лучший мужчина?

Она смотрела на свои руки, гладившие его волосы. Когда она не ответила, он издал низкое, жалобное рычание и тихонько потряс ее.

— Ты еще не угадал? — улыбнулась Мэдди. — Боюсь, я хороша лишь для того, чтобы быть твоей герцогиней.

— Ты делаешь меня… лучше.

— О, я буду стараться. — Мэдди играла локоном на его виске. — Но ты — герцог, плохой, грешный человек, и я слишком люблю тебя, чтобы делать из тебя кого-то другого.