Ересь Хоруса: Омнибус. Том I - Дэн Абнетт

Все удерживающие клети опустились с одинаковым шипением пневматики. Мы проверили ремни безопасности. Трэллы и сервиторы в последний раз осмотрели крепления подвешенных орудий и магнитные защелки, а потом поспешно отбежали, освободив поднимающийся трап. Корабль уже дрожал всем корпусом от ярости разогреваемых двигателей, и громкий рев почти заглушил пронзительные голоса пилотов и палубных диспетчеров, переговаривающихся по воксу.

Потом огни стали красными, как кровь, сигнальными трубами взревели сирены, гидравлические пистоны взорвались яркими молниями, и перегрузка вдавила нас в кресла, словно удар боевого молота.

«Грозовые птицы» одна за другой вылетали из «Нидхёгга», словно трассирующие снаряды из барабанной обоймы. Десятки других кораблей вокруг нас таким же образом освобождались от своего груза.

Я посмотрел на Богудара.

— Сегодня все мы стали дурными звездами, — заметил я.

Огонь еще ярко пылает в очаге. На блюдах полно мяса, в ваших кубках пенится мьод, и сказание далеко не окончено.

Итак, много лет назад мы сражались на Просперо против предательского Пятнадцатого легиона. Трудная это была битва. Самая трудная. Самая горькая во всей истории Влка Фенрика. Полыхали огненные бури, и, казалось, горел сам воздух, а в хрустальных городах, отражающих огонь и свет, нас поджидали Тысяча Сынов. Всякий, кто там был, это помнит. Такие сражения забыть невозможно.

Мы мчались вниз сквозь пламя. Мы неслись мимо орбитальных платформ, объятых огнем от края до края, мимо огромных сооружений, разрушенных раньше, чем они успели выпустить хоть один залп. Они горели, разваливались на части и уносились вдаль по медленно снижающимся траекториям, разбрасывая шлейфы обломков и огненные струи ядерных реакторов.

Мир внизу тоже пылал. Бомбардировка с орбиты подожгла Просперо и воспламенила атмосферу. Спиралевидные столбы сажи и мелких обломков перемещались на тысячи лиг, словно уносимые ураганами. Гигантские выбросы плазмы сожгли весь растительный и животный мир, а моря превратили в бурлящие котлы пара и ядовитых газов. Лазерный обстрел из главных батарей испарил реки до самых дельт и расплавил полярные ледяные шапки. Кинетические снаряды и гравитационные бомбы обрушились на планету, словно град зимы Хель, и породили новые вспышки жидкого пламени, распространяющегося и гаснущего в течение нескольких минут. Косяки управляемых ракет, стремительные, словно серебристая мелочь, уходящая от невода рыбака, сбрасывали боеголовки и взрывали землю, оставляя в воздухе густую взвесь из пыли и дыма. Магматические и ядерные бомбы, словно молоты богов, изменяли очертания материков. Они сглаживали горы, раскалывали равнины, а ущелья засыпали новыми холмами осколков. Кора Просперо раскололась. Мы видели ее пульсирующие светом смертельные раны, новые бездонные пропасти, пересекающие целые континенты. Это была грандиозная алхимия войны. Жар, и свет, и энергия расщепления превращали воду в пар, скалы в пыль, песок в стекло и кости в газ. Клубящиеся грибовидные облака, высокие, как наш Этт на Фенрисе, вставали на горизонте, к которому мы приближались.

Полет не был гладким. Но спуск с корабля, вставшего на якорь на низкой орбите, никогда не бывает спокойным. Мы летели отвесно вниз, словно атакующие ястребы, и вышли из пике лишь у самой поверхности. В тот момент, когда наш корабль поднял нос, словно огромный океанский орм, попавшийся на крючок, перегрузка стала чудовищной. «Грозовая птица» дрожала, как будто была готова вот-вот разорваться на части. Наконец корабль выровнялся и понесся над землей. Пилоты не снижали скорость. Нас не переставая трясло. «Грозовая птица» отчаянно маневрировала, и сигналы об опасности столкновения почти не утихали.

Не все десантные корабли выжили после такого спуска. Некоторые так и не смогли выйти из пике. Две «Грозовые птицы», насколько я знаю, столкнулись и оторвали друг другу крылья, и обе разбились. К тому же воины Просперо все же открыли ответный огонь. Стрельба велась из главного города. Спускающиеся корабли подрывались в воздухе, разлетались на части или, отчаянно маневрируя, уходили в сторону, словно горящие мотыльки. Нас коснулась рука вюрда. Нити обрывались, а мы…

— Что, брат? Я сказал, что мы летели как атакующие ястребы. Ястребы. Я не сомневаюсь, что тебе известно это слово. А. Да, конечно. Я понимаю. Я слишком увлекся и непроизвольно вернулся к прежней жизни, перейдя с ювика на низкий готик. Я никак не могу избавиться от этой привычки, от языка прошлой жизни. Прошу прощения. Я не хотел прерывать сказание.

Первое, что я сделал, ступив на поверхность Просперо, — я убил человека.

Это очень важная часть моего личного сказания, поскольку до того дня я никогда не обрывал нити. Нет, никогда. Я скальд, а не воин, но в тот день, в тот злосчастный день я решил, что не буду только беспомощным наблюдателем. В мире Оламского Безмолвия воины рисковали жизнью, чтобы меня защитить, и я не хотел снова стать для них обузой. Я попросил дать мне доспехи и оружие, чтобы защищаться самому, и на Просперо я был намерен не только оберегать собственную жизнь, но и сражаться вместе со своими братьями, если в этом возникнет необходимость. В конце концов, разве не для этого волчьи жрецы укрепили мои спину и руки?

Наша «Грозовая птица» тяжело опустилась на плоскую рокритовую площадку у вышки какого-то производственного здания в промышленном квартале Тизки, величайшего из всех городов Просперо. Даже сегодня, братья, даже когда города больше нет, память о Тизке осталась жить в веках как память о прекраснейших городах человечества, таких как Рим, Александрия и Мемфис. Она не уступала Карфагену, Лондону и самой Атлантиде, и хотя нить сожжена и оборвана, хотя ее башни разрушены и развалины сровнялись с землей, Тизка останется в памяти нашей расы. Она была задумана и построена как величественный открытый город с акрами прекрасных парков и садов, с высокими стеклянными башнями и хрустальными зиккуратами[174]. Гладкие стеклянные поверхности отражали солнце, и тогда они излучали свет и голубизну неба, и тогда они становились частью небесного свода. А по ночам они превращались в зеркала, в которых можно было наблюдать за сложным и неторопливым танцем звезд. В центре города, особенно в части, примыкающей к гавани, было множество шумных улиц и площадей, оживленных рынков и элегантных общественных заведений.

Мы приземлились в менее живописном секторе города, но не менее функциональном и необходимом, и даже здесь царила красота. Здания, в основном ничем не примечательные, тоже были одеты в стекло, увенчаны величественными флеронами и шпилями. Основные предприятия Тизки, обеспечивающие торговлю, производство, грузовые перевозки и переработку, были скрыты под маской эстетического совершенства, тогда как в других городах эти промышленные объекты выносят на окраины, подальше от мест общественного отдыха.

Когда мы прибыли, маска уже была сорвана. Ударные волны при бомбардировке, а также несколько прямых попаданий снарядов лишили здания стеклянного покрытия и обнажили их остовы и каркасы. Кое-где полыхали пожары.

Воздух дрожал от распространяющегося жара. Зеркальные осколки толстым слоем усеяли все открытые пространства и грузовые дворы, превратив их в пляжи из полированной стеклянной гальки. Каждый осколок отражал свой фрагмент пожара, и все вместе они переливались и мерцали, словно триллионы светлячков. Каждый шаг после спуска с трапа отзывался резким хрустом. Разрывные снаряды пробили в рокритовом покрытии огромные дыры, открыв служебные тоннели невидимой сети артерий, обеспечивающей городские нужды.

Остальные «Грозовые птицы» с воем пронеслись над нами так низко, что казалось, будто до них можно дотянуться рукой. Некоторые приземлились на рокритовых площадках поблизости. Дневной свет померк, и фиолетовая мгла над головой не затмила безоблачное небо, но оно приобрело нездоровый мутный оттенок. Ветер разносил клубы дыма, сильно ограничивающего видимость. Из запахов осталась только гарь пожаров. А из звуков — завывание трансатмосферных двигателей, дьявольский рев голосов.

Но вскоре в этом шуме я стал различать далекий грохот падающих бомб и более близкий треск болтерной стрельбы.

Мы вошли в многоуровневую башню-завод, лишившуюся своей стеклянной облицовки. На первом уровне бушевало оранжевое пламя, освещающее черные ребра каркаса. У самого входа, где мы находились, метались беспокойные тени. Волки не колебались ни мгновения. Едва ворвавшись в здание, они рассыпались в поисках цели и стали очищать помещение. Богудар и Эска первыми ринулись к металлическим ступенькам. Лестница вела на второй уровень, где огороженная поручнями платформа соединялась с широким помостом, протянувшимся над чем-то вроде машинного зала. Я побежал за ними. Внизу громыхнул первый залп болтеров наших товарищей, встретивших первых противников. Эска что-то прокричал и стал стрелять, нацелившись на верхний уровень. Его масс-реактивные снаряды выбивали фрагменты ограждения и помоста. Потом я увидел, как сверху в огонь падают человеческие тела. И только тогда понял, что в нас тоже стреляют.