Чудо - из чудес - Санин Евгений

            — Помню! Но… брат! – Юний положил свои пальцы на ладонь Ахилла. – Я действительно любил и, признаюсь тебе, до сих пор очень люблю жизнь. И жену. И сына. И тебя с отцом! Молчи! Но Бога… Бога я люблю больше! Ведь это Он дал мне эту жизнь, и даст мне ее после смерти снова, только уже навечно! Причем, вместе со мной будут – Элия, сын, отец, и ты, разумеется, если только тоже уверуешь во Христа.

            — Да…скажи мне это кто другой… Даже, и ты доказывай мне это с пеной у рта…не зная, каким ты был раньше, я бы просто посмеялся в ответ! — только и покачал головой Ахилл. – Но теперь… Слушая твои слова… Видя тебя…Но главное то, как ты изменился. Знаешь, все эти годы меня мучает вопрос, как твой учитель узнал, что Нерон приказал убить свою мать?.. Откуда он мог знать, что я стану всадником, теперь вот сенатором?.. И, может быть…о, боги! Голова уже кругом! Слушай, а что, если он прав и в остальном – главном?…

            Ахилл даже вздрогнул от этой, неожиданной для него мысли.

            И услышал:

            — Брат! А ты крестись…

            — Зачем? – болезненно поморщился Ахилл. — Мне бы раньше послушать его! А теперь — поздно! Все уже поздно…

            — Все, кроме этого! Крестись, брат! Это никогда не поздно!

            — Эх, Юний, Юний.… Если б ты только знал! Я втянут в такую игру, что… Впрочем, тебе лучше не знать – это опасно для твоей жизни!..

            Ахилл посмотрел на горько усмехнувшегося брата, на мрачные своды тюрьмы, на других заключенных и понял всю нелепость своих последних слов.

            — Ах, да… Ты же ведь еще здесь! - нахмурился он. – Потерпи немного. Меня-то уж теперь как вывезет колесница Фортуны.… А тебя… тебя я спасу!

            — Но, брат! Я вовсе не хочу этого…

            —Да-да, освобожу, чего бы мне это не стоило!

            Не слушая больше брата, Ахилл выбежал из тюрьмы и направился прямо к Мурене.

            — Ты что, с ума сошел! – выслушав его, нахмурился сенатор. – Хочешь, чтобы тебя обвинили в сочувствии к христианам, а то и самого объявили приверженцем Христа?!

            — И тем не менее, я все равно освобожу брата! – упрямо стоял на своем Ахилл. – Даже если для этого мне придется самому садиться в тюрьму вместо него! Ну что ты так смотришь на меня? Да,  в тюрьму, как сделал это он, спасая отца!

            — Ну ладно, ладно! – нехотя уступил Мурена. – Иди к консулу и попроси его об этом… от моего имени!

            От консула Ахилл вышел радостный, со свитком папируса об освобождении Юния.          Однако в тюрьме ему сообщили, что христиан всех до единого уже увели в императорские сады, на казнь.

            — На усекновение мечом? — ахнул Ахилл.

            — Нет, по только что полученному приказу цезаря из них сделают тысячу живых факелов.

            — Что-о?..

            — Да, их обвяжут шкурами, обольют смолой и…

            Не дослушав, Ахилл погнал что есть мочи рабов, которые несли его на носилках, к садам Нерона и успел как раз к тому моменту, когда привязанных к столбам людей уже собирались поджигать. Он показал префекту претория именной указ. И тот сделал небрежный жест в сторону тысячи завернутых в шкуры христиан. Перед лицом каждого из них, прямо под подбородком, была воткнута острая пика, чтобы он не опустил головы, и цезарь со зрителями могли вволю налюбоваться мучениями.

            — Забирай, если найдешь! Только живее — цезарь не будет ждать!

            Ахилл сначала шел, с надеждой вглядываясь в запрокинутые к небу лица.

            Потом побежал, размахивая свитком и крича, видя вокруг себя сплошные огни:

            — Юни-и-ий!!! Ю-ни-и-и-ий!..

            Свиток загорелся от одного из горящих людей и сам вспыхнул ярким факелом…

            Ахилл бежал, даже не замечая этого, и только боль от ожога заставила его остановиться.

            Он обвел близкими к безумию глазами парк, видя наслаждающегося таким зрелищем через лорнет из своего изумруда Нерона, сенаторов, дам, слуг…

            Отвернулся от них и застыл перед — двойной аллеей из горящих людей.

            Вопреки ожиданию императора и его свиты они не кричали от боли.

            Они… пели!

            Пели непонятные гимны, славя своего Бога.

            И в каждом голосе Ахиллу чудился голос его счастливого несчастного брата…

8

Стас решил, не вызывая скорую помощь, позвонить прямо отцу…

            Шло время.

            И вот что интересно.

            Чем хуже становилось со зрением у Лены, тем больше крепла в ней вера в то, что непременно произойдет чудо: она родит крепкого, здорового ребенка и останется зрячей.

            Врач в поликлинике, смягчившаяся в конце концов таким ее упорством и удивленная тем, что Лена так и отказалась узнать, кто у нее родится — мальчик или девочка, сама обрадовано заверяла, что все идет нормально, и роды должны пройти более, чем успешно.

            Медсестра Зоя, часто заходившая к ним, тоже была уверенна в этом.

            Только профессор Кривцов, к которому еще раз свозил Лену Сергей Сергеевич, сильно нахмурился и строго-настрого предупредил:

            — Никаких резких движений головой! Категорически никаких нагрузок! Хотя, — со вздохом развел он руками. – Как избежать всего этого во время родов?.. Остается надеяться, как говорит ваш уважаемый свекр, только на чудо. Но лично я, простите, ни в какие чудеса не верю, потому что собственными глазами не видел еще ни одного!

            Да, Кривцов не видел.

            Но Лена-то видела и прекрасно знала, что они есть!

            К тому же, за нее возносилось столько молитв!

            И не только в Покровском и Москве.

            Стас через Ново-Афонское подворье заказал сорокоуст о здравии Лены — на Афоне.

            Отец Михаил — по своим каналам — попросил священников и монахов молиться о Лене в Иерусалиме, у Гроба Господня, и во всех других великих местах Святой Земли.

            Олег с Ириной передали записку с поехавшей – не в командировку, а простой паломницей в Бари журналистку, чтобы и у святых мощей Николая Чудотворца помолились о ней…

            В начале последнего месяца вновь начались «головокружения», как называла Лена то, что вокруг нее внезапно начинала кружиться комната со всеми предметами.

            И хорошо, если рядом оказывалось кресло или диван.

            Иначе приходилось просто осторожно опускаться прямо на пол.

            Зоя, у которой были теперь свои ключи от квартиры, застав ее однажды беспомощно сидящей посреди кухни, стала приходить едва ли не каждый день.

            Но придя однажды – очень расстроенная, не говоря ни слова, чтобы не расстроить Лену, почему, она затеяла, как всегда сразу несколько дел одновременно.

            И почти сразу сама в изнеможении опустилась на кресло, жалуясь на сильную боль в сердце.

            Хорошо, Стас был дома.

            Он умело проверил пульс у медсестры, которая, наконец, слабым голосом призналась, что это все из-за нервного срыва — сегодня ее все же, несмотря на протесты врача, уволили с работы.

            По ритму и наполнению было ясно, что дело серьезное.

            И Стас, решив не вызывая скорую помощь, позвонить прямо отцу.

            Тот, немедленно послал за Зоей машину и уложил в свою клинику.

            Как сказал потом сыну — надолго…

            Пришлось Стасу с Леной управляться теперь по дому вдвоем.

            И то недолго.

            Вскоре все хозяйственные обязанности переложил на себя Стас.

            Случилось это после того, как целуя, при возвращении с учебы и работы жену, он услышал, что она болезненно ойкнула:

            - Что с тобой? И вообще почему ты такая бледная? – с тревогой спросил он.

            - Ничего страшного, небольшое пищеобварение… - попыталась прекратить разговор в самом начале Лена.

            Но Стас не унимался:

            - С желудком что? Может, я вчера приготовил как-то неправильно?

            - Да нет, ты тут совсем ни при чем, - призналась, наконец, Лена. – Это все я виновата. Просто не смогла удержать большую кастрюлю, ну и немножко обварилась…

            Стас посмотрел на большое красное пятно, которое затянуло всю левую руку жены от локтя до запястья и покачал головой:

            - Ничего себе немножко!

            Больше он ничего не сказал.

            Только позвонил декану.

            Затем хозяину антикварного магазина.

            И на следующий день, когда Лена утром с удивлением спросила, почему он не торопится на учебу, словно о само собой разумеющемся сказал:

            - Учеба может подождать год, работа – еще дольше, а вот мы не можем ждать больше ни дня!