Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Со времен Макса Вебера считается, что традиционное мифологическое сознание в ходе исторического развития вытесняется рациональным. Однако сейчас видно, что оба вида сознания проявляются в современной России одновременно, причем незаметно, чтобы влияние мифологического сознания слабело. Например, миф о великой и позитивной роли государства может сочетаться с негативным отношением к его конкретной форме. Вот и сейчас в России заметна быстрая делигитимация нынешней власти, которая в СМИ и прежде всего в Интернете оценивается как «власть воров и жуликов». Эта оценка разделяется и либералами, и консерваторами, и скинхедами, и правозащитниками. Вместе с тем растет и упрочивается консервативный альянс, требующий не либерализации, а усиления жесткости власти, восстановления силы мифического Государства.

Александр Проханов может не любить Рамзана Кадырова, который платит ему той же монетой, но в этом они едины. Исламские фундаменталисты ненавидят фундаменталистов православных, но «ворон ворону глаз не выклюет». Традиционалисты всех мастей дружно и сплоченно защищают самодержавную власть и столь же дружно проклинают Запад с его «пятой колонной», под которой понимаются либеральные силы. Но на этом российские парадоксы не заканчиваются.

Дело в том, что те же самые люди, которые требуют жесткой власти и «железной руки», в реальной жизни не расположены терпеть над собой какую-либо власть вообще. Поэтому управляемость в стране слабеет, что нагляднее всего проявляется в территориальном управлении. «Вертикаль власти» все больше кренится и напоминает Пизанскую башню, поскольку региональные власти имитируют послушание, но демонстрируют местничество. Тот же Кадыров клянется в преданности Кремлю и декларирует необходимость жесткого подчинения провинций центру, но в действительности сделал свою республику более независимой, чем это было при сепаратистах.

Подобное несовпадение абстрактных представлений о должном с представлениями конкретными наблюдается и в других вопросах. В сознании россиян и, прежде всего, их русского этнического большинства сочетаются две взаимоисключающие идеи: имперская идея о необходимости удержания любыми средствами великой и неделимой страны и идея националистическая, выраженная в лозунге «Долой Кавказ!». В лозунге, который был одним из самых популярных во время прошлогодних декабрьских событий на Манежной площади. Получается, что абстрактно значительная часть общества выступает за империю, а конкретно — против. Так сочетаются, накладываясь друг на друга, два типа сознания, которые обычно оцениваются как стадиально различные.

Скажу несколько слов и о циклических изменениях в ценностях россиян — прежде всего, опять-таки их этнического большинства. В 1990-х годах свыше 2/3 русских людей соглашались с утверждением, что «социализм завел нас в тупик», считали Запад нашим идеалом, а скинхедов и фанов — врагами. В 2000-х же годах произошла полная инверсия ценностей, изменившихся на противоположные. Однако нет никаких оснований полагать невозможным новый виток перемен в оценках. Речь идет о своего рода блуждающих стереотипах, очень сильно зависящих от СМИ, которыми эти стереотипы в первую очередь и конструируются. Поэтому они циклически колеблются, а не развиваются поступательно от «низших» к «высшим», или наоборот. Это скорее напоминает моду, которая тоже меняется циклами: узкие брюки — широкие брюки — снова узкие…

Что же касается осознанных неизменяемых ценностей, то я вижу в российском обществе последовательно нарастающее утверждение ценностей человеческой жизни, индивидуальности, комфорта. В данном отношении поступательное развитие налицо. И его можно оценивать как прогресс, если мы допускаем существование в мире исторически последовательной смены ценностей, привязанных к таким глобальным процессам, как урбанизация и стадии экономического развития.

Кстати, по моим представлениям, такого рода культурный прогресс в России значительнее, чем в некоторых странах ЕС, таких, например, как Румыния. Есть и данные, согласно которым по отдельным параметрам — скажем, по готовности к риску — Россия не отстает от Бельгии и сильно опережает не только Румынию, но также Грецию и Португалию. Об этом свидетельствуют результаты исследований, упоминающихся в докладе В. Могуна и М. Руднева. И уровень ксенофобии почти в десятке европейских стран выше, чем в России.

Игорь Яковенко: Все наши ментальные «плюсы» надо рассматривать конкретно. Предрасположенность к риску сама по себе еще ничего не говорит о способности к деловому поведению, к ведению бизнеса. Склонность к риску может свидетельствовать о низкой стоимости жизни в нашей культуре.

Евгений Ясин: Я так понял Эмиля Абрамовича, что не все столь уж безнадежно, как многим кажется. Вот ведь и Наталья Евгеньевна утверждает, что позитивные тенденции налицо, пусть и умеренные…

Эмиль Паин: Да, но в России имеют место и откатные процессы. Рост влияния фундаменталистских течений в религии — как в исламе, так и в православии — ведет к фундаментализации, антимодернизации индивидуальных ценностей. Такая тенденция заметна во всем мире с конца 1970-х годов. Об этом взрыве традиционализма я подробно написал в своем докладе на нашем семинаре.

Наталья Тихонова:

То, что Эмиль Паин называете «абстрактным», — это для меня некие нормы, которые я отличаю от ценностей и установок. Нормы — это то, «как должно быть». Ценности — это «что такое хорошо и что такое плохо» и чего вообще хотелось бы, что для человека значимо. А установки — это то, чего я конкретно собираюсь добиваться. Все эти компоненты характеризуются сегодня в России разной устойчивостью. Например, родители должны заботиться о детях — это норма, она устойчива. Хорошо, когда в семье несколько детей, — это ценность. А в ответе на вопрос, собираюсь ли я их заводить или нет, содержится установка, которая меняется в зависимости от ситуации.

У нас с вами, Эмиль Абрамович, есть только один нюанс, в котором мы не сходимся. Я не очень согласна с тем, что поступательного, или линейного, развития в России не наблюдается. Если вы считаете, что абстрактные нормы меняются по моде, то мне, наоборот, кажется, что нормы — вещь очень устойчивая, и они развиваются поступательно. Самое устойчивое в нормативно-ценностной системе, регулирующей в России на микроуровне взаимоотношения в системе «личность — общество — государство», — это представление о роли государства.

Евгений Ясин: Это наша самобытность…

Наталья Тихонова: Увы. Все остальное меняется — что-то быстрее, что-то медленнее. Я имею в виду нормативный уровень. Этот уровень не мерит ни Шварц, ни Хофстед, ни Инглхарт. Поэтому я использовала для анализа данной проблемы другие массивы и другие методики. Ведь проблема модернизации России во многом упирается в институты. А западные институты не сочетаемы с нормами, которые доминируют в российском обществе.

Эмиль Паин: Я, в отличие от вас, разграничиваю не нормы и ценности, а абстрактный и конкретный уровни сознания. Или, говоря иначе, сознание мифологическое и рациональное. Например, «абстрактные» инородцы (люди не русской национальности), по данным опросов, чаще воспринимаются как угроза русским, чем конкретные представители тех же народов, известные респонденту.

Игорь Яковенко: Эмиль Абрамович, помните: «Жидов я ненавижу, но Рабинович — мой друг и прекрасный человек». Здесь общая установка сталкивается с реальным бытованием, с истиной жизни. И эти сущности между собой не связаны. Культурные установки предзаданы и не верифицируются жизненным опытом.

Евгений Ясин: Я слушаю, и у меня создается впечатление, что сколько людей, столько и терминов. Что у одного — «норма», то у другого — «абстракция». Кстати, норма в вашем, Наталья Евгеньевна, понимании — это что? Существует ее понимание, как образца, но вы, судя по всему, толкуете ее иначе…

Наталья Тихонова: Норма — это должное. Представление о том, как должно быть. Государство должно заботиться о гражданах — это норма. А соблюдается она или нет в реальности — это уже другой вопрос.

Эмиль Паин: Это эмпирика.

Алексей Давыдов: А можно еще вопрос задать? Есть ли кризис социологии сейчас? Если есть, то в чем он?

Наталья Тихонова: В мире и в России это разные кризисы с разными причинами. Проблема кризиса в российской социологии связана с тем, что социологами себя считают все, кто не является профессионалом в других сферах. Его причина — кризис профессионализма. Людей, которые работают в социологии профессионально — пусть с разными точками зрения, но говорящих на одном языке, — очень мало. А кризис в западной социологии — это кризис отсутствия макротеории. Общество выходит на новый этап развития, но нет теории, которая могла бы адекватно описать этот этап.