Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То же самое можно сказать о тезисе (также нашедшем широкую поддержку), согласно которому «роль оппозиции в обществе заключается в помощи правительству». Альтернатива этой «самобытной» позиции респондентам опять-таки не предлагается. О том, как они относятся к тому, что оппозиция должна быть конкурентом власти и бороться за власть, их не спрашивают. Между тем практика социологических опросов показывает, что при выборе между двумя альтернативными позициями результаты получаются существенно иными, чем при декларировании согласия либо несогласия с одной позицией. И я не уверен, что в выделенных вами модернистских кластерах при возможности такого выбора сохранилось бы большинство, видящее в политической оппозиции помощника правительства. Как вы полагаете, не искажает ли безальтернативный характер ключевых вопросов полученную в ходе исследования картину реальности?
Наталья Тихонова:
Логика доклада вовсе не в том, чтобы последовательно описать результаты опроса, следуя формулировкам вопросов конкретной анкеты. Внутренняя логика и замысел его совершенно иные. В нем описана модель нормативно-ценностных систем россиян в части взаимоотношений личности, общества и государства, которую я реконструировала по итогам примерно 20 исследований, проводившихся в течение последних 15 лет. То есть в докладе представлены не ответы на конкретные вопросы, но сама эта модель, а отдельные эмпирические данные используются лишь для иллюстрации тех или иных сторон данной модели и моих выводов. И эти выводы конечно же делаются далеко не только на основе приведенных в тексте данных, они делаются на основе гораздо большего их объема. Причем при их интерпретации мной учитывались и динамика соответствующих показателей, и связь их с другими характеристиками респондентов, которые выбирали эти ответы, и многое другое, что заведомо невозможно представить в одном докладе.
Что касается альтернативности вариантов ответов, то вообще-то альтернатива была во всех вопросах. Ведь даже вариант «согласен/не согласен/затрудняюсь ответить» — это альтернативные возможности ответа. Разумеется, в каждой анкете всегда есть блок вопросов, которые относятся, например, к политической системе, включающий в том числе и отдельные вопросы, которые полностью посвящены отношению к оппозиции (с большим количеством предложенных вариантов ответов) или к функциям государства. Но если брать все эти вопросы, да еще в динамике, то текст доклада опять же «разбух» бы до неприличия. Поэтому я эти вопросы старалась в текст доклада не брать, но при анализе ответы на них учитывала.
Стоит подчеркнуть в этой связи и то, что вопросы, служившие в тексте такого рода иллюстрациями, были выбраны не случайно и не произвольно. Процедура была следующей. За основу при анализе был выбран массив весны 2010 года. По нему были отобраны все переменные, которые относились к мировоззрению личности в части ее взаимоотношений с обществом и государством. Нормы и ценности, регулирующие внутрисемейные, дружеские, досуговые отношения, в расчет не брались. В общей совокупности получилось около 70 переменных…
Игорь Клямкин: Насколько помню, все, что нужно, в докладе об этом уже сказано.
Наталья Тихонова:
Да, но характер ваших вопросов понуждает меня кое-что повторить. Итак, получив эти переменные, я начала смотреть с помощью методов кластеризации и факторного анализа, какие из них значимые, а какие нет, если мы пытаемся выделить системы взглядов, а не просто зафиксировать распространенность отдельных позиций. Таких ключевых переменных, характеризующих те или иные типы мировоззрения, оказалось около 40. Именно из них и отбирались иллюстрации для выводов, содержащихся в первой части доклада, поскольку именно по ним общероссийская динамика представляла особый интерес.
Моя содержательная исследовательская задача заключалась при этом в том, чтобы максимально корректно интерпретировать полученные результаты. Ведь когда используешь математику, результат во многом зависит от того, что «запустишь» в расчет. Поэтому, чтобы получить точные результаты, надо было задать разные версии расчетов, и посмотреть, насколько устойчивы полученные результаты. То, что представлено в докладе, — это то, что устойчиво сохраняется при всех проводившихся версиях расчетов. То, о чем можно говорить, как о сложившихся системах взглядов наших сограждан.
Конечно, семь мировоззренческих кластеров, которые рассматриваются в докладе, не полностью описывают взгляды всего населения страны. Тем не менее можно уверенно утверждать, что эти семь типов нормативно-ценностных систем реально существуют в России и распространены достаточно широко, что это не математическая фикция. Понятно, что если бы выборка исследования была 10 тыс. человек, то, наверное, удалось бы выделить большее число таких нормативно-ценностных систем, остающихся нам пока неизвестными из-за малого числа или полного отсутствия их носителей в выборке.
Завершая свой затянувшийся ответ Игорю Моисеевичу, могу сказать, что если бы выводы доклада строились на отдельных вопросах, то, наверное, можно бы было дискутировать об их удачности и адекватности интерпретации ответов на них. Но это не формулировки отдельной анкеты. Вот уже 15 лет эти формулировки вопросов идут в опросах из года в год, и все необходимое для интерпретации ответов на них уже ясно — и кто, и почему их выбирает, и с чем это сочетается. Неудачные, «неработающие» формулировки в повторные опросы обычно не включаются. Кроме того, поскольку во второй части доклада речь идет о том, что каждая конкретная формулировка — это компонент целостной системы взглядов, поскольку видно, с чем она блокируется в составе одного фактора и какие мировоззренческие группы характеризуются распространенностью именно этих установок, то все вопросы по интерпретации отдельных позиций, по-моему, просто снимаются.
Игорь Клямкин: После всего вами сказанного, я уже могу предположить, что вы ответите на мой последний вопрос. Но я его все же задам. В докладе говорится, что в России может быть только свой, отличный от западного, «альтернативный модерн». В чем особенность такого модерна?
Наталья Тихонова:
Он «альтернативный», потому что не соответствует классическому, западному опыту формирования сознания модерна и характеризуется по отношению к нему определенной спецификой, о которой говорится в докладе. И он именно «модерн», так как, помимо политических взглядов, есть все-таки некие общие характеристики, традиционно ассоциируемые именно с сознанием обществ модерна, приходящих на смену обществам традиционным. Эти характеристики совершенно логично вытекают из новых принципов организации жизни, формирующихся при переходе от традиционного общества к индустриальному. В России, судя по эмпирическим данным, практически все эти характеристики уже встречаются. И все те россияне, кто в большей степени перешел к урбанизированному образу жизни и характеризуется тем же, например, типом занятости, что и жители Соединенных Штатов или Германии в 1920–1930-е годы, демонстрируют те же самые характеристики.
Но чего они не демонстрируют, так это тех же взглядов на политическую жизнь общества и роль государства в его развитии. А поскольку именно с политической демократией у нас ассоциируется западная модель развития, то получается, что российский модерн есть, но он не западный, а какой-то альтернативный. И когда я говорю о двух мировоззренческих кластерах как о носителях сознания «альтернативного модерна», то подчеркиваю тем самым, что, в отличие от большинства населения России, они уже модернисты, а не традиционалисты, но совсем не такие, как жители Штатов или западноевропейцы. И даже если их станет в России большинство, то мы получим другой тип общества, нежели сегодня, но это будет совсем не то общество и не тот модерн, о котором все время пишут, говорят и которого ждут сторонники западного пути развития.
Игорь Яковенко: Вот, например, общество, которое создал Муссолини, — это, безусловно, тоже модерн. И он был альтернативен классическому модерну западного типа. В России будет, если судить по вашим данным, нечто похожее?
Наталья Тихонова: Я думаю, что российский модерн отличается от него рядом особенностей, но это тоже разновидность альтернативного модерна.
Эмиль Паин: Вопрос возник у меня буквально только что. Ваши выводы, как вы разъяснили, не опираются непосредственно на цифровые данные, а цифры используются в качестве иллюстрации. Но это ведет к субъективизму интерпретации. Почему из возможных методик типологизации вы выбрали хофстедовскую — самую нетрадиционную и предполагающую наибольшее количество интерпретаций, а не методику Щварца или Инглхарта? При использовании их методик Россия отнюдь не выглядит столь уникальным явлением, как при использовании методики Хофстеда. Поскольку весь мой пафос на нашем семинаре основан на непонимании этой уникальности, то я и спрашиваю: почему была выбрана именно хофстедовская методика типологизации культур?
