Комната с привидениями - Чарльз Диккенс

могил на погосте появилась новая, совсем маленькая, которой раньше не было. Звезда, однако, вновь протянула к нему свои длинные лучи, и он увидел ее сквозь слезы.

Лучи эти были такие яркие, что казались сияющей дорожкой на небеса. Мальчик лег в постель, и ему приснился сон о звезде. Он увидел, как длинная вереница людей поднимается в небо по этой сверкающей дорожке, а сопровождают их ангелы. Звезда распахнулась, и мальчик увидел дивный мир света и ангелов, что ждали этих людей.

Все ангелы не сводили лучистых взоров с людей, поднимавшихся к звезде, и некоторые покидали строй, бросались обнимать родных, осыпали их нежными поцелуями и уводили с собой по сияющим улицам. И такое на них снисходило счастье, что мальчик, лежавший в своей кроватке, зарыдал от радости.

Но были и ангелы, которые никуда не уходили, и одного из них он узнал. Терпеливое лицо, лежавшее когда-то на подушках, было торжественным и источало свет, однако сердце мальчика мгновенно признало сестру.

Душа его сестры, стоявшая у входа в звезду, обратилась к предводителю тех ангелов, что вели к свету своих людей:

— Пришел ли мой брат?

— Нет, — ответил ей.

По-прежнему преисполненная надежды, она хотела отвернуться, но мальчик протянул к ней руки и закричал:

— О, сестра, я здесь! Я пришел! Забери меня!

Тогда она обратила на него лучистый взор, и мальчик увидел, что на дворе ночь и та самая звезда заглядывает в его комнату, спуская к нему свои длинные лучи. Он смотрел на них сквозь слезы.

С того часа мальчик считал звезду своим домом, ибо знал, что отправится туда, когда придет его время. Еще он думал, что теперь ему есть место не только на земле, но и на звезде, потому что там его ждет ангел.

У мальчика родился младший братик, но пока был еще так мал, что не мог произнести и слова, его крошечная душа покинула тело: он умер.

И вновь мальчик увидел во сне распахнутые врата звезды, и сонм ангелов с сияющими взорами, и вереницу людей на луче.

И вновь сестра его обратилась с вопросом к предводителю:

— Пришел ли мой брат?

— Да, но не тот, другой, — ответили ей.

Увидев ангела своего братика в объятиях сестры, мальчик вскричал:

— О, сестра моя! Я здесь! Забери меня!

Она обернулась и улыбнулась ему, и опять звезда засияла в ночном небе.

Он вырос, стал молодым человеком и много времени проводил за книгами. Однажды к нему пришел слуга и объявил:

— Вашей матери больше нет. Я принес от нее благословение для любимого сына!

Ночью он вновь видел во сне звезду и всех, кто там был прежде. Сестра его опять задала предводителю свой вопрос:

— Пришел ли мой брат?

И был ей ответ:

— Нет, пришла твоя мать!

Ликующий крик огласил звезду, ибо мать вновь встретилась с двумя своими детьми. Юноша протянул к ним руки и закричал:

— О, мать моя, сестра и брат, я здесь! Заберите меня!

И они ответили ему:

— Еще рано.

Он вырос, стал мужчиной, в волосах его уже блестела седина, когда однажды он сидел у камина, преисполненный горя, лицо его было омыто слезами, звезда вновь распахнула свои врата.

Спросила сестра у предводителя ангелов:

— Пришел ли мой брат?

— Нет, пришла его юная дочь.

Мужчина, тот самый мальчик, увидел, как его дочь, только что покинувшая земные пределы, присоединилась к сонму небесных созданий, и сказал:

— Голова моей дочери лежит на груди моей сестрицы, рука — на шее моей матери, а у ног ее сидит мой маленький братик. Хвала всевышнему, теперь я могу пережить разлуку!

А звезда все светила на небосклоне.

Мальчик состарился: морщины испещрили его некогда гладкое лицо, поступь стала медленной и нетвердой, спина сгорбилась. Однажды ночью, когда он лежал в своей кровати, а вокруг стояли его дети, он заплакал и вскричал, как раньше:

— Вижу звезду!

Они зашептались:

— Отец умирает.

И сказал он:

— Да, это так. Я скидываю с себя бремя лет и малым дитятей устремляюсь к звезде. И как же я благодарен тебе, о Всемогущий Отец, что ты так часто открывал ее врата для моих любимых, ведь теперь все они ждут меня!

Звезда светила тогда и светит по сей день, но уже на его могилу.

Для чтения у камелька

Один, два, три, четыре, пять. Их было пятеро.

Пятеро проводников сидели на скамье под стеной монастыря, что на самом перевале Большого Сен-Бернара в Швейцарии, и смотрели на далекую вершину в красных пятнах от отсветов заходящего солнца, как будто выплеснули на гору в огромном количестве красное вино и оно еще не успело уйти в снег.

Сравнение не мое. Его сделал по этому случаю самый рослый из проводников, дюжий немец. Остальные не обратили на его слова никакого внимания, как не обращали внимания на меня, хотя я сидел тут же, на другой скамье, у входа в монастырь по другую сторону ворот, и курил, как они, свою сигару, и — тоже как они — смотрел на заалевший снег и унылый навес чуть поодаль, где трупы запоздалых путников, вырытые из-под снега, постепенно ссыхаются, не подвергаясь тлению в этом холодном краю.

Вино, расплесканное по вершине, у нас на глазах всосалось в снег, гора стала белой, небо — темно-синим, поднялся ветер, и воздух сделался пронизывающе холодным. Пятеро проводников застегнули свои грубые куртки. Кому и подражать в таких делах, если не проводнику? Я тоже застегнулся.

Гора в огне заката заставила приумолкнуть пятерых проводников. Это величественное зрелище, перед ним бы хоть кто приумолк. Но так как теперь гора уже отгорела, они снова заговорили. Я не то чтобы слышал кое-что из их прежних речей, вовсе нет: мне тогда еще не удалось отделаться от джентльмена из Америки, который в монастырском зале для путешественников сидел лицом к очагу и непременно хотел, чтобы я уяснил себе всю последовательность событий, приведших к накоплению достопочтенным Ананиасом Доджером чуть ли не самой крупной суммы долларов, когда-либо приобретенной в нашей стране.

— Боже ты мой! — сказал проводник-швейцарец по-французски (и мне, быть может, так и следовало передать его возглас, но я отнюдь не разделяю распространенного мнения, будто всякое упоминание имени Господа всуе становится вполне невинным, если написать его по-французски). — Уж если вы завели речь о привидениях…

— Да я не о привидениях, — возразил немец.

— Так о чем же? — спросил швейцарец.

— Кабы я знал о чем, — сказал немец, — то знал бы многое, чего не знаю.